А. Г. Орлов-Чесменский

Все друг друга перехитрить старались. Уж не то, чтобы власти радоваться, а закрепить ее за собой на вечные времена. Только вот на престолах вечных времен нет и быть не может. Сколько раз папенька слова эти повторял. Часом зло, часом с насмешкой. Одно непонятно, на кого сердился, над кем насмехался.

Хитро придумала императрица, жизнь оказалась куда хитрее. И младенец царственный родился незамедлительно, хоть и терпеть друг друга принцесса Анна с принцем Антоном не могли. И объявить младенца Иоанна императором будущим пришлось. И о регентстве Бирона указ подписать. А тут и здоровье государыни на глазах чахнуть начало. Толки о каменной болезни пошли. Не успела их молва разнести, как не стало Анны Иоанновны. В свой ли срок, в чужой ли волей определенный — кто скажет.

А тут уж такая карусель закрутилась! Принцесса Анна вскорости на арест регента согласилась — старик фельдмаршал Миних все сделал. За арестом да ссылкой регента нелады с супругом пошли. Принцу Антону первым во всем захотелось быть — как-никак родитель императора. Свою партию собирать стал, когда принцесса никого, кроме старого любимца своего, после Саксонского графа Линара и не видала, и не слыхала.

Предупреждали Анну, чтобы цесаревны опасалась. Пренебрегла. В открытую на балу спросила, правда ли, что против нее, правительницы, козни строит, заговор устраивает. Елизавета Петровна слезами залилась — на театре бы ей представлять в самый раз было. Ото всего отперлась, в дружбе да верности клясться стала. Бестужев-Рюмин Алексей Петрович — он принцессу остерегал, за семейство Брауншвейгское болел, — понял: конец.

Так и вышло. В ночь Елизавета Петровна во дворец приехала и все семейство Брауншвейгское арестовала. Девочку, принцессу новорожденную в сутолоке обронили — на всю жизнь глухонемой осталась. А принца Иоанна VI Антоновича пожалела. Едва не всплакнула, какая жестокая судьба его ждет.

…Третий день в пути. Плывет возок, качается. В окошке снег один. И тишина. В ушах гудит, постанывает. Редко-редко собаки зальются. Утренним временем где-то петух прокричит.

А мальчонку того, у церкви, не отходили… Евфимьевна сразу узнала — говорить не хотела. Мол, все равно сирота. Кто о нем плакаться будет. В миру жил, мир и похоронит — чего уж тратиться. Своего горя не забудешь.

Не видела его. А как живой перед глазами стоит. По полю к дороге бежит. Светлый-светлый. Только лица не разберешь. Лицо как в тени. Знаю, сердцем знаю — кричит, да не слышно.

Теперь уж, поди, скоро. Зимой не то что теплым временем. И мысли. Кажется, чего только не передумала, а все лезут, лезут.

Об императрице Елизавете Петровне папенька редко говорил. Главное — при ней дедушка места высокого достиг. За какие заслуги? Усмехнется, бывало: на службе, Нинушка, заслуги не в счет — лишь бы ко времени подвернуться, запонадобиться. А свое отслужил, барщину отбыл и хоть бы тебя как век не бывало.

Умный был дедушка, по службе сноровистый, только здесь еще и удача пришла. Императрица всех высоких чиновников менять стала. Не худших на лучших — лишь бы на новых. Новый господин старыми слугами пользоваться не станет.

Дома, в Новгороде Великом, подшучивали: полоса новая в семействе орловском пошла. Первых трех сыновей маменька сразу после свадьбы принесла, последних двух, как батюшку нашего губернатором назначили. На радостях, значит, — Владимира да Федора.

Спросить бы тогда, как это у всех пятерых сразу служба пошла, что разом государыней Екатериной Великой богатствами несметными одарены были. Сами не просили, за себя не хлопотали. Чаще наотрез отказывались. Вон у дядюшки Ивана Григорьевича как на плите надгробной написано:

«Граф Иван Григорьевич Орлов, старший из 5 братьев, родился 3 сентября 1733 года, скончался 18 ноября 1791 года, 58 лет, к сокрушению друзей и сожалению всех честных людей. При восшествии на престол Государыни Екатерины II произведен капитаном гвардии Преображенского полку; хотя ему и предлагаемы были знатные чины и другие отличия от Монархини, но он от всего с благодарностью отказался, ничего не принял и остался во все время в отставке капитаном».

И еще, папенька сказывал, ко двору никогда не являлся, хоть государыня очень его почитала. Москву и ту недолюбливал, но ее-то по причине расходов. Каждую копейку стерег, в дело пускал, за хозяйством братьев доглядывал, а тут ничего — отказался. Папенька и слова любимые своего старинушки, как братца называл, повторял: «Принужден всюду платить по-княжески, а мошна у меня дворянская, 25 рублей обед из 6 блюд на двоих или троих». Другое дело, что за картами никто старинушку удержать не мог: по сколько в вечер тысяч проигрывал, не огорчался. Знал, как в хозяйстве потерю изжить. И жену Елизавету Федоровну за то же хозяйствование умелое почитал.