А где же третий?

И я защелкнул все мысли, словно в коробке с пружинной крышкой, словно что-то читал, а потом – раз и захлопнул книжку. В голове оставался один лишь план, который теперь казался почти безнадежно трудным и почти невыполнимым, превышающим мои возможности, даже напряженные до последнего предела, – отчаянный план: просто взять и выйти из комнаты, спуститься по лестнице, выбраться из дома, ступить на плотный, слегка похрустывающий под ногами гравий дорожки, пройти по ней до калитки, отвязать велосипед и воссоединиться с этой замечательной машиной. Но она казалась пребывающей невероятно далеко, привязанной к калитке в совершенно ином мире.

Будучи уверенным, что на меня что-то вот-вот набросится и не допустит моего ухода из дома, не даст достичь входной двери живым, я тем не менее, наклонив голову, чтобы не смотреть по сторонам и не видеть, как из темноты на меня бросается нечто неописуемо ужасное, и, сжав руки в кулаки, медленно вышел из комнаты, доковылял до лестницы, прохромал вниз. И ничего ужасного со мной не случилось! Я благополучно добрался до входной двери и через несколько секунд, чувствуя огромное облегчение и пребывая в немалом удивлении оттого, что со мной ничего страшного не произошло, уже шагал по гравиевой дорожке. Вот и калитка, а вот и моя дорогая машина, стоящая там, где я ее привязал. Она скромно прислонилась к каменному столбу калитки. Я нежно провел рукой по ней, нащупал веревочку, не натянутую, точно в таком состоянии, в котором ее и оставил, – машина не пыталась уехать без меня. Я жадно схватил ее за руль, она, моя машина, оставалась мне верной, она все еще была моей сообщницей, она поможет мне добраться до дома в целости и сохранности! И тут что-то заставило меня снова повернуть голову и взглянуть на дом. В том же самом окне верхнего этажа по центру фасада все так же светился мирный теплый огонь – можно было с легкостью предположить, что кто-то в той комнате лежит в кровати и с довольным видом читает книжку. Если бы я тогда позволил (точнее, если бы я был в состоянии позволить) страху охватить себя или здравому смыслу трезво оценить происходящее, я бы развернулся, вскочил на велосипед и умчался прочь от этого зловещего дома, и покатил бы по дороге туда, где располагался мой собственный дом, теплый и зовущий. И ехать-то ведь совсем немного было. Но что-то ужасное забралось ко мне в голову и заставило делать нечто совершенно другое. Я не мог отвести взгляда от освещенного изнутри окна – стоял в темноте, ухватившись за руль велосипеда, мучимый нерешительностью и растерянностью. Все еще не мог сообразить, что же мне все-таки делать. Но как я мог вернуться домой без каких-либо новостей о черном ящичке? Особенно учитывая то обстоятельство, что в доме, где он должен был бы находиться, явно что-то происходит и там наверняка кто-то есть.

Чистая случайность подсказала мне, что я мог бы сделать. Стоя у калитки, раздираемый колебаниями, я неоднократно переступал с одной ноги на другую, чтобы дать отдохнуть своей левой, частично деревянной ноге – мне постоянно приходится это делать, – и несколько раз задел ногой лежавший на земле камень. Почему-то он привлек мое внимание. Я наклонился и поднял его. Камень был величиной с велосипедную фару, гладкий, почти круглый. Он удобно лежал в руке и так и просился, чтобы его во что-нибудь прицельно бросили. И я подумал, что было бы исключительно интересно запустить этим камнем в освещенное окно и хотя бы таким образом вызвать на какие-то действия того, кто прятался в доме, а раз у меня есть велосипед, то в случае чего я всегда успею добежать до него, вскочить в седло и быстренько укатить. От этой мысли сердце застучало так, что, наверное, если бы кто-нибудь стоял рядом, то услышал бы его гулкие удары в моей груди. Теперь, после того как мне в голову пришла эта мысль – бросить камень, – я понял, что не успокоюсь, пока не сделаю этого. Неразъясненная тайна этого света в окне будет мучить меня до тех пор, пока я не найду ей объяснения.