А где же третий?

Под катком я приметил черный ящичек, к которому были подсоединены цветные проводки, а привлек он мое внимание производимыми звуками, похожими на тиканье часового механизма. Ящик этот располагался в центре какого-то затейливого устройства, явно изготовленного из чугуна. Надо признать, что весь каток являл собою самое затейливое устройство из всех, виденных мною, и ничуть не уступал по сложности конструкции паровой молотилке, если заглянуть внутрь нее.

Проходя мимо стула, на котором я сидел, и наверняка направляясь за какой-то еще одной нужной ему деталью, МакПатрульскин глянул на меня и обнаружил, что я не сплю и смотрю на него.

– Если вы обеспокоены тем, что темно, сообщаю вам, – учтиво сказал МакПатрульскин, – что я хорошо вижу в темноте, но тем не менее я сейчас засвечу свет, затем прокатаю его в катке с целью развлечения и отыскания научной истины.

– Мне показалось, вы сказали, что прокатите свет в катке. Я не ослышался?

– Нет, не ослышались. Подождите – и сейчас все увидите.

Что именно сделал он в следующее мгновение, я установить не мог по причине мрака, но где-то внутри катка засветился жутковатый огонек. То был точечный огонек, который просто светил и ничего не освещал, и свечение его не было похоже на электрическое; он не был ни круглым, ни вытянутым. Он не подрагивал, как огонек свечи, но и не был совершенно неподвижен. Такой огонек у нас в стране не увидишь, возможно, его произвели где-то за границей, используя особое сырье. То был какой-то весьма мрачный и темный огонек, и скорее можно было сказать, что то был и не огонек вовсе, а просто пятнышко на катке, лишенное темноты.

Дальше произошло нечто удивительное. Я видел силуэт МакПатрульскина, копающегося у отжимочной машины. Его ловкие руки что-то подкручивали и закручивали. МакПатрульскин время от времени нагибался и возился с чем-то в нижней части своей странной железной машины. Затем он выпрямился во весь рост, обрел свои собственные размеры – пока он склонялся, то казался совсем маленьким – и стал крутить какое-то колесо. Крутилось оно очень медленно и неохотно, издавая громкий скрип, наполняющий собою все вокруг. Как только МакПатрульскин начал его крутить, тот необычный огонек стал менять свой вид и местоположение, но описать эти изменения исключительно сложно. С каждым скрипом колеса огонек становился все ярче и плотнее по наполненности светом и подрагивал при этом исключительно мелкими, едва заметными подрагиваниями, которые становились все быстрее, так что в конце концов установилось нечто вроде невероятно быстрого биения, происходившего внутри некоего очень малого пространства, ограниченного наиболее далеко друг от друга разошедшимися подрагиваниями. Свечение становилось по тону все холоднее и все сильнее, и его мощный фиолетово-синеватый блеск настолько засветил внутренний экран моих глаз, что когда я отвел взгляд в сторону, чтобы сохранить неповрежденным зрение, мне продолжало казаться, что это гадкое свечение по-прежнему и с такой же интенсивностью проникает ко мне в глаза. МакПатрульскин продолжал крутить ручку колеса и вдруг, к моему дикому ужасу, от которого у меня внутри сделалось невыносимо тошно, свечение словно бы взорвалось и исчезло, и одновременно раздался страшный перепонколомаюший крик – крик, который никак не мог бы вырваться из человеческой груди.

Я едва не упал со стула и удержался лишь на самом его краешке. Так я и сидел, застыв без движения, и с непреходящим испугом смотрел на темный силуэт МакПатрульскина; тот снова присел, уменьшившись в размерах, и что-то делал с маленькими, научно-приборными добавлениями к отжимочной машине – что-то опять подкручивал, приводил в порядок, производил текущий ремонт – и все это почти в кромешной тьме.

– Ччччччччч-то э-тттттттто был за крик? – выдавил я из себя заикательно.

– А это я вам скажу сразу после того, как вы проинформируете меня касательно до того, какие слова были выкрикнуты. Что, по вашему мнению, прозвучало в крике?

Еще до того, как МакПатрульскин задал мне вопрос, я уже ломал себе голову над тем, что же такое послышалось в этом крике. Голос, который не мог принадлежать никакому земному существу, действительно что-то выкрикнул, но так быстро, что трех или четырех слов, слившихся в едином вопле, разобрать не удалось. Разные фразы выплывали у меня в голове, и каждая из них вполне походила по звучанию на набор звуков, вырвавшихся в страшном вопле. Все эти фразы были самыми обычными, мне часто доводилось слышать подобные, когда их выкрикивали по разным поводам:

Пересадка на Шилела! Гол! Два один! Смотрите под ноги! Кончай его! Но я был уверен, что в услышанном мною крике прозвучали совсем другие слова, не такие глупые и тривиальные, потому что крик этот меня взбудоражил и напугал чем-то скрытым, но исключительно важным и жутко сатанинским.

МакПатрульскин смотрел на меня, и я видел, как в темноте хитро-вопросительно поблескивают его глаза.