А где же третий?

– Я не мог разобрать слов, – пробормотал я тихо и неуверенно, – но мне показалось, это было нечто вроде того, что объявляют на железнодорожном вокзале.

– Знаете, вот уже много лет я слышу эти крики и вопли и все равно не могу разобрать слова. Как, по-вашему, может, тот голос кричал: «Не толкайтесь, дайте пройти?»

– Нет, не похоже.

– «Выигрывают всегда вторые»?

– Нет, явно не то.

– Сложная задачка, – со вздохом произнес МакПатрульскин, – со многими совершенно неизвестными. Подождите, сейчас мы повторим.

В этот раз он так туго затянул валки, что повернуть вращающее их колесо было, судя по его усилиям, очень трудно, почти невозможно. Появившаяся световая точка хотя и выглядела невероятно крошечной, но излучала такой мощный и резкий свет, что он резал глаза как острейшая бритва, и с каждым поворотом колеса свечение становилось все мощнее, так что на него совсем не хотелось смотреть даже краем глаза.

В конце концов раздался уже не крик и пронзительный визг, несколько напоминающий крысиные призывные кличи, но неизмеримо более резкие, чем какие бы то ни было, звуки, которые дано произвести человеку или какому-нибудь животному. И снова мне почудилось, что в этом визге прозвучали слова, но ни смысла их, ни даже языка, употребленного для выкрикивания этих слов, отгадать не удалось.

– «Два банана за пенни»?

– Нет, там «бананов» не было, – вполне уверенно сказал я.

МакПатрульскин помолчал, наверное, хмурясь в темноте.

– Да, мне, пожалуй, и не встречались более хитро спрессованные и неразгадываемые загадки, – донесся до меня его голос из полумрака.

Я слышал, как он набросил на каток одеяло и задвинул его в угол. Потом, щелкнув в темноте невидимым выключателем, он зажег висящую на стене лампу.

– Ну, и каково ваше личное мнение обо всем этом? – вопросил он.

– А что, собственно, вы делали с этой машиной? – задал я встречный вопрос.

– Как что? Я растягивал свет.

– Я не понимаю смысла, который вы вкладываете в свои слова.

– Ладно, я вам все обрисую и дам приблизительную картину. Если вы и узнаете некоторые тайны, то вреда от этого никому не будет, ведь через два дня вы уже станете покойничком, а пока вы живой – будете находиться на положении инкогнито и вне всякой связи с внешним миром. Так вот – вы когда-нибудь слышали о такой штуке, как омний[39]?

– Омний?

– Да, омний. Омний – как раз наиболее подходящее для этого слово, но и в умных книгах вы его не найдете.

– А вы уверены, что правильно используете это слово?

Это слово, без сомнения, было позаимствовано из латыни, где omni значит «все», но что имел в виду МакПатрульскин, мне было неясно.

– Да, уверен.

– А насколько вы уверены в своей уверенности?

– Сержант утверждает, что это именно то, самое подходящее слово.

– Ну, хорошо, но к чему это самое подходящее слово так хорошо подходит? Что оно определяет и обозначает?

МакПатрульскин снисходительно улыбнулся.

– Вы омний, и я омний, и этот отжимной каток – омний, и вот эти вот мои ботинки – омний, и ветер, подвывающий в трубе, – тоже омний; в общем, все – омний.

– Это очень просветительно, – признал я.

– Оно приходит волнами, – продолжал пояснения МакПатрульскин.

– Какого цвета?

– Всех цветов.

– Высокие или низкие?

– И высокие и низкие.

Лезвие моего пытливого любопытства было вынуто из ножен, но я чувствовал, что мои вопросы лишь запутают все еще больше и не помогут ничего прояснить, и поэтому промолчал, а МакПатрульскин вел дальше свои разъяснения.

– Некоторые называют это энергией, но правильное название – это все-таки омний, потому что в нем, внутри, больше чем просто энергия, чего бы оно там из себя не представляло. Омний – это сущностная, прирожденная, внутренняя сущность, которая упрятана в корне ядра всего сущего, и она всегда одна и та же.

Я с умным видом кивал.

– Омний никогда не меняется, он неизменен, но он проявляет себя миллионами разных путей и всегда волнами. Ну вот возьмите, например, случай со светом в отжимочной машине.

– Давайте возьмем, – с готовностью согласился я.

– Свет – это тот же самый омний на короткой волне, но когда он приходит на более длинной волне, то проявляется в виде шума, то есть звуков. С помощью тех приборов и инструментов, которые я сам создал, я растягиваю луч света до тех пор, пока он не становится звуком.

– Понятно.

– А когда я упрятываю крик в том черном ящике с проводами, я могу сжимать его, этот крик, до тех пор, пока он не превращается в тепло, а вы и представить себе не можете, как это удобно зимой. Видите ту лампу на стене?

– Вижу.