А голову мы дома не забыли!

– Ну, вот пусть нам Катя Иваненко скажет… Катя! Когда было лучше?

– Тогда.

– Почему?!!

– Бизончики были, – нежно проворковала крохотная девочка, умильно склонив светлую головенку набок.

– Какие бизончики?.. Да ты их когда-нибудь видела?

– Скажи – видела! – шепнула подталкиваемая бесом Пашкова.

– Я их не видела, – призналась простодушная Катя Иваненко. – А только они, наверное, хорошенькие… – И, совсем закрыв глаза, простонала: – Бизончики такие… Мохнатенькие, с мордочками. Я бы его на руки взяла и в мордочку поцеловала…

Кругликов – специалист по дикой жизни – дипломатически промолчал насчет не осуществимости такого буколического[14] намерения сентиментальной Иваненко, а учительница нахмурила брови и сказала срывающимся голосом:

– Ну хорошо же! Если вы такие – не желаю с вами разговаривать. Кончайте решение задачи, а кто не решит – пусть тут сидит хоть до вечера.

И снова наступила тишина.

И все решили задачу, кроме бедной, чистой сердцем Катерины Иваненко: бизон все время стоял между ее глазами и грифельной доской…

Сидела маленькая до сумерок.

Аркадий Аверченко Синее одеяло

Художник Анна Власова

– Грачев! У тебя есть двенадцатый выпуск Ната Пинкертона[15]?

– Нет, девятый есть. Спроси у Замирайло.

– Замирайло! Дай двенадцатый выпуск Пинкертончика.

– Ишь ты какой хитрый… А что я буду читать?

– Так ведь сейчас урок арифметики будет, не будешь же ты читать на арифметике.

– Ах, господи! Сейчас арифметика… А я, что называется, – ни-ни. Всю ночь читал «Дик Викольчос – душитель миллионеров»…

– А что у нас на сегодня?

– Цепное правило и правило товарищества[16].

– Здорово. Пойдем мы сегодня как топоры ко дну. Вот тебе и Пинкертон. Красильников! Ты приготовил?

– Приготовил… Могилу я себе приготовил. Слушай, ты не знаешь случайно, что такое правило товарищества?

– По-моему, так: главное – не фискалить, поддерживать товарища в беде, кроме того…

– Дурной ты! Я тебя об арифметическом правиле спрашиваю. Ты еще на уроке ляпни такой ответ Александру Николаевичу…

– Краснокожие!.. – возгласил дежурный, заглянув в окно. – Стройся, как говорится, к расчету. Александр Николаевич идет.

Сдержанный болезненный стон пронесся по всему классу.

«Мне смертию кость угрожала»[17], – прошептал Красильников, судорожно вчитываясь в Киселёва[18], страницы которого были испещрены самыми загадочными цифрами и вычислениями.

Почти у всех в руках вместо Киселева была бог его знает какая гадость: маленькие засаленные книжонки с аляповато, грубо раскрашенными обложками, крикливо вещавшими, что содержание их не менее зазвонисто: «Тайна мистера Пэка, или Три отрезанные головы», «Берлинский палач», «Подземелье дьявола» – все это сплошь грубое, глупое, тошнотворно-безграмотное. Весь этот вздор при первых же словах дежурного, обращенных к краснокожим, моментально нырнул в ранцы и ящики парт, а взамен «берлинских палачей» выскочили спокойные, солидные Киселёвы, Киселёвы, Киселёвы – целое море глубокомысленной арифметики.

– Много будет сегодня убиенных младенцев, – пророчески провозгласил Красильников.

– Типун тебе на язык.

– Ну, типун-то – это вопрос, а единица в журнале – верная.

С первой скамьи раздался судорожный писк умиравшего от ужаса и дурных предчувствий Грачева:

– Замирайло! Золотой голубчик! Спаси нас!

– Как же я вас спасу, дурные! Надо было выучить и тройное и цепное.

– А сам-то ты учил?

– Нет, положим. Я вчера у одного мальчика достал «Фантомас[19], убийца детей»… Впрочем, постойте, господа… Надо, знаете что сделать? Занять Александра Николаевича разговором. Гм!.. Стоп. Нашел. Чем ушибся, тем и лечись!.. Есть. Только вы уж поддержите.

* * *

Учитель математики с завидной медлительностью положил на кафедру журнал, вынул платок, протер очки, аккуратно сложил и спрятал платок и только тогда уселся на свое место.

– Ну-с… Перво-наперво мы проверим, кого нет в классе.

Он медлительно развернул журнал:

– Авилов Илья?

– Здесь.

– Агабашев Степан?

– Здесь.

– Андриевич Николай?

– Нет его, – отвечал дежурный.

– И не будет, – вдруг мрачно пробормотал Замирайло.

– Что? – поднял голову учитель.

Все молчали.

– Кто сказал «и не будет»?

Замирайло с деланой неохотой поднялся с места.

– Я сказал «и не будет».

– Что ж он, серьезно болен, что ли?

– Нет, – промямлил Замирайло, – не то… Да я уж и не знаю, говорить ли вообще, Александр Николаевич…

– А что такое? В чем дело? – встревоженно поднял голову добряк математик.

– Да я боюсь, как бы и мне в эту историю не запутаться… Будут еще по судам таскать как свидетеля… – И добавил с лицемерной заботливостью: – А это может отразиться на моих учебных занятиях.

– Нет, ты мне скажи, в чем дело с Андриевичем, – совсем уже встревожился учитель. – Что такое? При чем тут суд?

Замирайло, опустив голову, молчал.

– Ну же? Говори смело, не бойся.