«А я сойду по ягоду в Боярах…»

…А музыка — зелёненький цветок
На белом шёлке, парусное платье,
Не парусина, нет, но шепоток,
Но шелкопряд, но нежное объятье
Летучих нитей, прячущих крыла:
Чтоб в коконе душа созреть могла.
…Ах, камушки, ах, бисеринки, ах,
Игра с водой, текучий, струнный рокот,
Крылатый всплеск и мотыльковый взмах,
И горловой, кровавый, нежный клёкот —
Что в нас трепещет, чем взрастаем мы,
Какою песней слышимся из тьмы,
Какой мелодией взлетаем к свету?
Да будет скорбь, я нынче говорю —
И музыку печальную творю.
Да будет скорбь — для нас иного нету.
И расцветают чёрные цветы,
Гранат и мак растут из темноты.

* * *

…Потому что мне теперь всё равно,
Я сама себе теперь золотой,
Я костяшка — ноль плюс ноль — в домино,
Кубик Рубика, игрок с пустотой.
Мне везде — эгалите, либерте,
И любовь твоя мне не приговор,
Потому что я не пойман — не вор,
Потому что папа мой — Прометей.
Золотой я — не прошу ни рубля,
Только всякую динь-динь-дребедень,
Потому что жизнь моя — дзинь-ля-ля,
Шерри-бренди моя жизнь, трень да брень.

Morituri

Нам больно жить и страшно умирать.
Октябрь палачом стоит и дышит
В затылок, продолжается игра
В слова, стихи, страницы вечных книжек —
Не нами ли написаны они?
А? Желчью, кровью, муторным несчастьем…
Истерзанные пасмурные дни
Идут в расход и рвут тебя на части,
И ты скулишь — не гений, не пророк,
Поэт безлюдных улиц, доходяга,
Выбрасывая горсти жалких строк
На белую и мёртвую бумагу:
Чем — кровью, желчью, ревностью, бедой
Октябрьской — ты их вывел, приневолил?
Когда стоял, бессмертный, молодой,
Ещё живой и плачущий от боли…

* * *

Что мы знаем? Попытку молитвы и стихотворства,
Заугольный портвейн, оттого что душа болит,
Повседневный угар — где мальчишество, где позёрство:
Наигрался — умри, и другой твой путь повторит.
И как ни было б стыдно за жизнь кое-как, халтуру,
Всё одно — полетишь наверх легче мыльного пузыря.
И простятся тебе твои игры в литературу,
И простится им — всем — твоя кровь, пролитая зря.

* * *