А. К. Толстой

В «Шагах командора» Блока не только явственны реминисценции драматической поэмы А. К. Толстого «Дон Жуан» (смерть Донны Анны, трагическая разочарованность, вызов року и т. д.), но характерна и бессознательная (потому что не выделенная Блоком, как обычно он это делал) цитация слов Статуи: «Ты звал меня на ужин». Именно так, слово в слово, обращается к Дон-Жуану Статуя у Толстого. Что это не совпадение, можно утверждать с уверенностью — оба произведения проникнуты одной темой, нехарактерной для других (многих) интерпретаций легенды о Дон Жуане, а главное, известно, что в юности Блок, готовившийся стать актером, наряду с другими произведениями А. К. Толстого читал монолог Дон Жуана из его поэмы. Есть у Блока и юношеское стихотворение, посвященное «Автору «Князя Серебряного».

Марина Цветаева дважды перефразирует строки из самого, пожалуй, известного романса на стихи Толстого «Средь шумного бала…». В одном из стихотворений она говорит о себе:

И думаю (уж никому не по нраву
Ни стан мой, ни весь мой задумчивый вид)…

В другом она обращается к уходящему поколению:

Вам, средь шумного бала
Так умевшим — любить!

Впрочем, нам часто только кажется, что резкая граница отделяет поэтов «новых» от «старых». Если поэтом-символистом А. К. Толстого в полном смысле назвать нельзя, то нельзя и пройти мимо суждения известного поэта и критика И. Ф. Анненского в связи с его разбором поэзии А. Н. Майкова. У Майкова, писал Анненский, «…нет именно того особого музыкального колорита, который был так дивно и так сжато передан графом Ал. Толстым в известном и пока чуть ли не единственном перле нашей символической поэзии:

Он водил по струнам, упадали
Волоса на безумные очи».

Это было замечено критиком в 1898 году, когда только начинал первый среди символистов поэт Александр Блок, еще декламировавший стихи А. К. Толстого «В стране лучей, незримой нашим взорам…».

* * *

Расцвет творчества А. К. Толстого пришелся на 60-е годы XIX века, когда в литературе все большее звучание приобретала тема гражданственности (в произведениях Салтыкова-Щедрина, Некрасова), когда молодежь в особенности все более проникалась революционно-демократическими идеалами. Представители лагеря революционных демократов объявляли себя решительными противниками «чистого искусства». Между двумя станами существовала довольно ожесточенная вражда, выражавшаяся в непрестанной полемике. Однако любая полемика, любой спор предполагают, естественно, увлечение, задор, когда за непогрешимые истины выставляются часто крайние, парадоксальные мнения, способные вызвать лишь более сильное раздражение у противной стороны. А между тем зачастую обнаруживалось, что спор идет не по существу, так как революционно-демократическая критика не раз с восторгом встречала художественные произведения авторов, чьи демонстративные теоретические декларации казались ей абсолютно неприемлемыми. В полемическом задоре противники не замечали, сколько непоследовательности накапливалось с обеих сторон. Конечно, лучшие представители революционно-демократической критики не были столь ограниченны, чтобы от художественного произведения требовать непременно «пользы», совершенно отмахиваясь от «красоты», так же как Толстой не был исключительным приверженцем анакреонтизма, который, по справедливому замечанию Анненского, не привился в России с ее литературными традициями, уходящими в глубь византийского искусства, аскетического и проповеднического по своей сути.

В. Г. Белинский (кстати, одобривший совсем раннее произведение А. К. Толстого «Упырь», в котором увидел «все признаки еще молодого, но тем не менее замечательного дарования») понимал, что «смешно требовать», чтобы поэт «за долг себе поставил подчинить свое свободное вдохновение разным «текущим потребностям», а Н. Г. Чернышевский, признаваясь Некрасову в том, что на него «…пьесы без тенденции производят сильнейшее впечатление, нежели пьесы с тенденциею», и что «поэзия сердца имеет такие же права, как и поэзия мысли», объяснял свои требования к художественным произведениям следующим образом: «Тенденция может быть хороша, а талант слаб, я это знаю не хуже других, притом же я вовсе не исключительный поклонник тенденции, это так кажется только потому, что я человек крайних мнений и нахожу иногда нужным защищать их против людей, не имеющих ровно никакого образа мыслей». Таким образом, не отсутствие тенденции, то есть злободневности, как то подразумевалось, вызывало неодобрение у ведущих критиков-демократов, а отсутствие мировоззрения. Алексей Константинович Толстой никоим образом не может быть причислен к разряду людей, «не имеющих ровно никакого образа мыслей».