А. К. Толстой

Говоря «мир художника», мы подразумеваем нераздельное единство личности и жизни, творца и произведений. «…Отчего самая простая вещь, сказанная честным и благородным человеком, проникается его характером? Должно быть, в писаной речи происходит то же, что в голосе», — размышлял Алексей Константинович в письме к Я. П. Полонскому.

Формулу Пушкина: «Слова поэта суть уже его дела» — принято считать исчерпывающей. Однако целиком высказывание Пушкина, приводимое Гоголем, звучит так: «Державин не совсем прав: слова поэта суть уже его дела». Здесь стоит обратить внимание на слова: «не совсем прав» и на слово «уже». Представляется более верным истолкование этой мысли Пушкина таким образом, что слова столь же значимы, сколько и дела поэта. Совсем разделить их было бы неверно, поэтому Пушкин вовсе не категоричен в своем утверждении. Стихи могут вырасти «из сора», поэт может в частной жизни не быть героем или великомучеником, но слишком буквальное понимание пушкинских (а вслед за ним и многими другими повторенных) слов настораживает. Большой художник не может не быть личностью, личность же подразумевает сознательное, осмысленное, часто выстраданное отношение к миру.

В стихотворении «Поэт» А. К. Толстой как будто совершенно соглашается с Пушкиным, однако у него поэт не «всех ничтожней», его определение мягче:

Меж людей он добрый воин
Или мирный гражданин.

Другое дело, что лучшее, высшее, достойнейшее из присущих художнику качеств, благороднейшие его побуждения, диктуемые его мировоззрением, его принципами, обусловливают наряду е дарованием достоинство художественных творений.

«Я перечел Гейне и нахожу, что он истинный поэт, и поэт замечательный — и чрезвычайно оригинален. Как мог он быть дурным человеком?» — восклицал Алексей Константинович Толстой, находя именно в творчестве Гейне «чувства злобы, ненависти и даже самые низкие». Его недоумение становится понятным, когда узнаешь, каким безупречно благородным человеком был он сам. А. А. Фет в «Моих воспоминаниях» пишет, что если и верно пушкинское определение поэта, то оно не может быть применимо к А. К. Толстому, который никогда вследствие своих высоких душевных качеств не мог быть ничтожным. Как бы ни оценивали художнический дар Алексея Константиновича современники, в одном все соглашались — человеческие его качества были выше всяких похвал. Сам же он считал, что «направление должно быть в жизни, и тогда оно само собой выразится в литературе…». В этих словах Толстого, как нам представляется, глубокая правда. Даже если художник являет собой личность крайне раздвоенную, если его исповедание веры, его принципы не соответствуют неблаговидным житейским поступкам — противоречие, отмеченное Пушкиным: «Проповедую из внутреннего убеждения, но по привычке пишу иначе», — то ведь в творчестве всегда отражается лучшее «я».

Таким образом, «направление в жизни» на самом деле определяет характер творчества, даже если направления этого придерживаются лишь на словах. Алексей Константинович Толстой был тем редким человеком, у которого направление мыслей не расходилось с направлением жизненных путей. Другое дело, что человеку часто бывает свойствен инстинкт противоречия, вследствие которого он часто готов спорить с другими против того, за что на самом деле стоит сам. Более того, он может иногда, не будучи в состоянии перебороть свою противоречивую природу, оспаривать свои собственные побуждения, вводя таким образом в заблуждение не только других, но и себя. Творческий путь А. К. Толстого в этом отношении чрезвычайно показателен.

* * *

«Я родился художником, но все обстоятельства и воя моя жизнь до сих пор противились тому, чтобы я сделался вполне художником», — писал он в возрасте 34 лет, то есть вполне сложившимся человеком. Что же это были за обстоятельства, которые, забегая вперед, скажем, длились еще 10 лет? Вопреки обыкновению эти внешние обстоятельства отнюдь не были неблагоприятными, а скорее слишком счастливыми. Алексей Константинович был очень богат; родственники, проявлявшие о нем большую заботу, занимали высокие государственные посты, были приближены ко двору; здоровье его смолоду было поистине богатырским — он завязывал узлом серебряные вилки и ходил один на медведя; с детства его окружала атмосфера искусства — Италия, эта вторая родина русских художников, знакома была ему еще в отрочестве. Однако вместо того, чтобы с юных лет отдаться своему призванию (а он «начал марать бумагу и писать стихи» в шесть лет, кроме того, «всегда испытывал неодолимое влечение к искусству вообще, во всех его проявлениях»), Алексей Константинович «насиловал себя из чувства долга, считаясь с родными, у которых на это были свои взгляды». Согласно же этим взглядам Толстой должен был вступить в государственную службу и делать карьеру.