А мама дома?

Когда сквознячок шевелил занавески, в полутьме мерцал слабый свет. Занавески были сшиты из тяжелой плотной ткани, и легкие колебания приводили к причудливым сдвигам вертикалей и горизонталей мелких узоров на ткани. Анна следила за ними глазами, а перед ее внутренним взором проплывали неясные, разрозненные образы: вот папа в Париже, на балконе их убого обставленной квартирки, где они прожили два года. «Отсюда видно Триумфальную арку, площадь Трокадеро и Эйфелеву башню», – говорит он. Вот они с папой встречаются на улице, когда Анна возвращается из школы домой… Это Лондон? Нет, Париж – улица Лористон. Позже, во время войны, здесь располагался штаб немецкого гестапо. Папа что-то бормочет, не обращая внимания на прохожих, – его губы шепчут то ли слова, то ли фразы, а потом он вдруг смотрит на Анну и улыбается.

Жаркий солнечный день в Блумсбери, дом с меблированными комнатами. Окно открыто, мама и папа – снаружи, на жестяной крыше. Папа сидит на стуле с прямой спинкой, мама лежит на старом коврике. «Мы загораем», – сообщает папа и улыбается мягко и иронично. А воздух насыщен крупицами лондонской сажи, и все, чего они касаются, чернеет. «Даже солнечную ванну принять невозможно!» – расстраивается мама: крупицы сажи оседают у них на руках, на лицах, на одежде, оставляя черные отметины. Эти отметины смешиваются с узорами на занавесках – но мама и папа все так и сидят, и на них все опускаются крупинки сажи. Анна тоже куда-то плывет и проваливается. «Когда берешься писать, самое главное…» – говорит Ричард. Но в этот момент самолет приземляется, двигатель оглушительно ревет, и Анна не может расслышать, что Ричард считает «главным». Вдоль посадочной полосы ее идет встречать папа. «Папа!..» – восклицает Анна – и, проснувшись в незнакомой кровати, еще несколько мгновений не понимает, спит она или нет.

Наверное, это длилось не более минуты – судя по тому, что освещение не изменилось. «Сейчас воскресный полдень, – подумала Анна. – Я в чужой комнате, в Берлине, и сейчас – да! – воскресный полдень» Занавески снова шевельнулись от сквозняка, солнечные зайчики заплясали по одеялу, перебрались на стену и исчезли. «Наверно, на улице солнечно». Анна поднялась с кровати, чтобы выглянуть в окно.

За окном раскинулся сад. Листья с кустов и деревьев облетели и лежали в высокой траве. Возле ветхого дощатого забора двигалось огненно-рыжее пятно – подпрыгнуло, вцепилось в низко висящую ветку, вскарабкалось наверх и уселось там, покачиваясь на ветру. Красная белка! Конечно. Их очень много в Германии. Анна наблюдала, как белка умывается, распушив на ветру свой хвост. Тошнота совсем прошла.

Как бы папе понравилась эта белка! Он никогда не узнает о Ричарде, о маленькой дочери Макса, о том, что мир после долгих лет ужаса и отторжения снова открылся для радости. «Но я-то жива! – думала Анна. – Я-то пока жива!»

Конрад пришел за ней в шесть.

– Мы проведем вечер с друзьями, – сообщил он. – Я подумал, это будет лучше всего. Они приглашали нас с мамой сыграть с ними в бридж, так что ждут гостей в любом случае. Но, как ты понимаешь, они думают, что у мамы только пневмония.

Анна кивнула.

Пока они ехали по темным, засыпанным листьями улицам, в ней снова проснулось чувство чего-то полузнакомого. Желтый свет фонарей дробился в кронах деревьев, отбрасывая на землю волнистые тени.

– Это всё район Грюневальд, – сказал Конрад. – Вы тут жили. Ты помнишь?

Анна не помнила улиц, помнила только какие-то связанные с ними ощущения. Вот с наступлением темноты они с Максом идут домой и играют, прыгая на тени друг дружки. А тени скользят и скачут в пространствах между фонарями. Анна думает: это самая замечательная игра на свете. Мы будем играть так всегда, всегда, всегда…

– Тут почти не было разрушений из-за бомбежек, – сказал Конрад. – Завтра ты можешь сходить и взглянуть на то место, где стоял ваш старый дом.

Анна кивнула.

Магазинчики, неожиданно ярко освещенные, отбрасывали прямоугольные тени на тротуар. Apoteke, аптека. Газетный киоск. Цветочный магазинчик, Blumenladen, – сообщила горевшая над лавкой вывеска. Когда Анна прочитала это слово, ее охватило странное чувство, будто она опустилась к самой земле и кругом – большущие листья и сильные запахи. Над головой качаются невероятные бриллиантовые цветы со стеблями толщиной с ее запястье. Анна сжимает чью-то огромную руку, огромная ладонь раздвигает джунгли над ее головой. «Blumenladen, – подумала Анна с нежностью, – Blumenladen». Магазинчик растаял в темноте, и вот Анна снова в машине, в полудремотном состоянии, а рядом – Конрад.

– Мы почти на месте, – сказал он по-английски, и секунду спустя Анна кивнула в ответ.

Конрад свернул в переулок, проехав между деревьями, и остановился у одного из домов. Выкрашенные белой краской, дома стояли вдоль газонных лоскутков довольно близко друг к другу:

– Эти типовые американские квартиры. Голдблатты только что сюда переехали.