Читаем А мы служили на крейсерах полностью

Стоят они с матушкой Воронка в одном магазине в одной очереди… Как твой — А как твой — Да нормально — И мой нормально — А мой написал, что твой в санчасти лежит… с эти…как его…гайморитом …Чем? Да гаморроем вроде … А-а-а-а-! Я так и знала, что у него гонорея…!!! На весь магазин… в деревне…

Прочитал я письмо — и свое и мамино народу, убедил, кое — как что не совсем уж сволочь…

Хотя конечно хорош гусь.

С тех пор правда никогда, ни о себе, ни о родственниках, ни о знакомых ничего такого родителям не писал.

Вот и до сих пор не пишу.

Только при слове «гайморит» — ежусь слегка…


Дед Мороз и Молодочка

Мы возвращались в Севастополь тридцатого декабря.

Настроение — прекрасное, за «боевую» — отлично, и в сердцах и в природе благодать.

На «мосту» собралась небольшая компания — Командир, зам, командир лодки, экипаж которой мы везли из Тартуса на межпоходовый отдых, и я. До подхода было еще время, трепались — ни о чем и обо всем. И черт меня за язык дернул:

— Ну что, Новый Год начнем с грубого нарушения воинской дисциплины?

— Почему?

— А Молодочка в комендатуру попадет. Он к Севастопольским патрулям непривычный.

Надо здесь сказать, что буквально за неделю до выхода — а уходили мы в августе — назначили нам лейтенанта-«дзержинца», воспитанника славного города Питера, Молодочку. Такая у него фамилия была. Ну, неделя перед выходом — сами понимаете — все в беготне и суете, так что на берег он если и ходил, то днем и по делу, города совсем почти не знал, а уж Севастопольскую комендатуру и патрулей-тем более. А у нас, их бывало немеряно — не Питерская вольница…

Выглядел лейтенант — как сказать — как настоящая молодка — румяный, вьющиеся темные волосы, почти не брился — в общем, юнец — юнцом. Но офицером оказался толковым, в море показал себя хорошо, и к тому же оказался кандидатом в мастера спорта по боксу.

Командир посмотрел на меня недобро, пробурчал себе что — то под нос вроде «Типун тебе на язык»- и на этом закончили…

Ну а потом заход, встреча, и тд…

В праздники командир всегда оставался на борту. Но, когда второго я прибыл на службу — на корабле его не должно было быть. А он был, и в весьма — не сказал бы раздраженном — каком — то озадаченно-ироническом настроении.

— Ну, что? Напророчил, туды его в качель?

— А что?

— А вот что:

…Первого числа Молодочка был в «сходящей» смене, и, попросив разрешения пойти позвонить, убыл с корабля.

Забрал его сегодня утром из комендатуры сам командир, которому посоветовал, мерзко хихикая, это сделать комбриг. И для хихиканья были свои причины.

Позвонил, стало быть, Молодочка — не знаю кому уж там — и пошел на пароход. Первое число. Народ или спит, или догуливает, кабаки закрыты, скукота. Город вымер. Сел он на рейсовый катер, переехал на Северную, и двинул пешочком в сторону Куриной, к пароходу.

Идет не торопясь, время есть, спешить некуда. Навстречу — Дед Мороз — кому еще в Новый Год на дороге встретиться?

— О! Лейтенант! Один! Пошли со мной!

И излагает ему Дед Мороз, что идет мол, сейчас «поздравлять» девок из ВОХРовскй общаги, где у него масса знакомых, и они конечно не дадут погибнуть в Новый год лучшим представителям Советского флота и зимней фауны, и готовы встретить их по традиции — со стаканом в одной руке, огурцом в другой — и подолом в зубах.

Почему нет? Чем на пароход, к любимому личному составу!!!

Пошли.

Да не тут — то было. Не сложилось что-то у Деда Мороза — не пустили их в одно общежитие, выгнали из другого…

В общем, дело к вечеру, дни в январе короткие. Идут они, несолоно хлебавши — и тут Дед Мороз говорит:

— Слушай, а зачем нам вообще эти бабы? Давай я тебя,… а потом если хочешь — ты меня!…

А происходило это все в те славные «застойные» времена, когда флот еще ходил в море, а нетрадиционную ориентацию не то, что на показ — весьма скрывали.

Уж не знаю, действительно ли тот Дед Мороз был с «голубизной», или с пьяных глаз симпатичная физиономия лейтенанта ему в «снегурочку» обратилась, но эффект от его слов был сногсшибательный — в прямом смысле этого слова.

Короче говоря, подоспевший во время — или не во время патруль застал такую картину: орущий благим матом Дед Мороз — и мудохающий его — весьма профессионально (КМС!) лейтенант.

Ну, Дед Морозов бить не рекомендуется… Забрали обоих — лейтенанта в комендатуру. А Деда Мороза — в милицию.

Рассказ лейтенанта выглядел весьма фантастично, но связались с милицией — совпало с тем, что поведал Дед Мороз, поверили, но отпускать не стали — до решения коменданта.

Комендант — тоже не чужд юмору — посмеялся, и проинформировал комбрига, а уж тот не преминул посоветовать командиру лично забрать Молодочку из комендатуры. Чтоб тот Дед Морозов больше не бил.

Так все и закончилось — подавать в сводку его не стали, устно комендант доложил командованию, там тоже посмеялись, да и ладно, пусть им…

Молодочку наказали так, символически…

Но грубый проступок среди офицеров «политбойцы» нам все-таки засчитали…


Инглиш

Задания иногда получаешь — диву даешься… Иду себе спокойно, никого не трогаю, телега вдруг из штаба спускается:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное