А началось с ничего...

— Зебра раньше, в доисторическую эпоху, была тигрой и дышала жабрами. Потом в эпоху эволюции стала домашней кобылой, но в эру цивилизации человек почти полностью истребил ее истребителями в погоне за дармовым пижамным материалом.

Грузовик почтительно сбавил скорость и, как на цыпочках, запробирался вдоль торжественно выстроившихся истребителей в белых косоворотках чехлов, застегнутых на все пуговицы. Механики на ходу спрыгивали каждый против своей машины, ныряли в каптерки за инструментом: завтра групповой вылет, все гаечки проверить, подкрутить, подвернуть нужно.

— Волох, ты опять с бесплатным приложением сегодня? Поможете моему отче винт сменить.

Это командир эскадрильи лейтенант Солдатов в неизменной куртке на молниях уже тут. Вот не спится человеку. А ведь Герой Советского Союза. И что в нем геройского? Обыкновенный русский. Из-под фуражки пучок соломы, не волосы, торчит. Нос в конопушках. На дворе январь, у него нос как воробьиное яичко. Бушуев, когда в верхах кто-то запротестовал было против назначения Солдатова на должность командира эскадрильи (молод, дескать, звание не ахти какое, лейтенантишко), тремя словами убедил полковника:

— Летает, как утюг.

— Товарищ лейтенант, ну походатайствуйте перед майором за меня. Прошусь, прошусь…

— Потерпи до весны, Демарев. Демобилизуется мой дед — к себе возьму.

Снять старый винт не хитро: контрагайки, гайки пооткручивали все гамом, спихнули с вала. Сели на него, перекуривают, подъемник ждут, новый винт ставить. Дед папиросу за папиросой жжет, греется. Ему эти винты за войну осточертели. Герка поеживается, пробирает морозец. Да и своя работа есть.

— Мабуть, сами поставимо?

Дед окурок под валенок, воротник мехового комбинезона торчком, руки в рукава, нахохлился, как зяблик.

— Сиди, салага.

— А хотышь, отче, я одын цю вертушку встремлю? За спор? Га?

На спор, так на спор. Рука об руку — хлоп, пальцы в узел, Вовка по узлу ребром ладони, стремянку под мотор — ну-ка. От соседних самолетов к спорщикам любители острых ощущений потянулись. Не велика уж она и весом эта вертушка, каких-нибудь сто, сто двадцать килограммишков, но держать ее беда неловко: ни за середку, ни за края. Лопастей три, рук только две, а спаси и помилуй, если краску поцарапаешь или, того хуже, погнешь.

Поднял Герка винт до плеч, нагнул голову, усадил, как малого ребенка, на шею, придерживает за ноги, полез. Стремянка ходуном ходит. Болельщики держат ее, чтобы не вибрировала. Поднялся Волох на площадку, снял ношу с плеч, целится в дырку. Тык — и на месте пропеллер.

— Видчепляйтэсь.

Смахнул Герка пот с кончика носа, руки в бока, стоит, как монумент на пьедестале. Загалдели, зашевелились.

— Эй, Два-с-гаком! Я скоро мотор менять буду, так кран не заказывать?

— Герман, я не тебя это на картинке видел? Абсолютно голый и небо держишь.

— Зовсим голый, — уточнил Герман, — или якая одэжка е?

— Почти что. Вот тут вот только кленовый листочек приклеен.

— Ни, це не я, це Атлант.

Завидовал Сережка ребятам. Паршивая это штука — зависть. От нее все несчастья: убийства, грабежи, поджоги, мировые войны. Пытаются люди как-то оправдать себя, какую-то добрую зависть придумали. Нет добрых завистей. Как бы там ни хорохорился, ни бодрился, а угнетает она: чем я хуже, почему не я, почему не мне, а везет дуракам.

Вовке Шрамму везло. Вскоре звание сержанта присвоили и перевели в механики. Изучил-таки он эту электротехнику, а рассказывал, что совсем не за то: шпиона якобы поймал.

Ну, уж и порассказывал он: кому так, кому по-другому совсем. Слушают.

— Заступил я, стал быть, на пост часовым в шесть утра, стою. А прохладно, сиверок заподувал. — Шрамм для наглядности поеживается. — Дай, думаю, в кабину ероплана залезу. Затишней, и поверяющего, будет идти, далеко заметно. Сижу, пригрелся. В сон это запозывало. Когда смотрю — едет по дороге. Двуколка, ломовик ихний смоленый. Подъедет, подъедет аната — слезет. Притулится на кукорках возле колеса, покопается — снова в двуколку. Дда-а… На чем я остановился-то?

— Снова в двуколку, — подсказывают ему.

— Ага. Не ладно, думаю, что-то с колесом у мужика. Не иначе, ось напополам перемерзла. Я за винторез — и к нему, на подмогу, значит. Привет, кричу, аната! Куда едешь? — «Поронай». — Что везешь? — «Вакаранай». Не понимает, дескать. Когда смотрю, а у самурая поясок из-под шушуна болтается. Потеряешь штаны, говорю. Да возьми и дерни за этот шнурок. А на нем фотоаппарат висит. Дело пахнет Хиросимой, думаю. И, значит, автомат на него: руки вверх!

— Ты же говорил, винтовка у тебя была, — уличают Вовку.

— Какая винтовка? Автомат. С винтовкой он бы меня запросто ножом пырнул. Автоматов они боятся. Восемь дырок, и все стреляют.

Везет. Давали отпуск на десять дней без дороги — отказался. Вырядил, что лучше пусть его на десять дней раньше демобилизуют.

Как отличнику боевой и политической подготовки благодарность объявили.

А время летело. Не потому, что раз в авиации, так и летело. Для кого как. Сергею казалось, что оно, наоборот, ползло.