А напоследок я скажу

Впрочем, я прекрасно понимаю, что пресловутое «низкопоклонство» сетованиями не отменишь, изживать его придется долго и усердно, ибо оно давно стало традицией, вызревая еще, думаю, со времен постройки Кремля итальянцами как на индивидуально-элитарном уровне (государь частенько доверял своим европейски продвинутым иностранным служащим куда больше, чем своим, потому что пришлые зависели только от него и не входили в местные группы и кланы, а при реформаторских усилиях оказывались порой куда практичней, деловитей и последовательней консервативных своих), так и на массово-простонародном (иноплеменникам и иноплеменным коллективам, так или иначе попавшим внутрь наших границ, мы всегда старались дать понять, что с Россией им лучше, чем без нее). Тютчевское «мы попробуем спаять единство любовью, ‎а там увидим, что прочней» — квинтэссенция нашей многовековой иллюзии, которая изредка на межличностном уровне бывает чрезвычайно плодотворна, но за которую чаще приходится очень дорого платить, а уж в отношениях между государствами не работает никогда (хотя сказать-то легче всего, а как доходит до дела — так я и сам, уже давно все это поняв, буквально на инстинкте то и дело норовлю жить строго по ней). В советское время эта иллюзия-традиция была доведена до маразма, который и по сей день скорее жив, чем мертв (вспомнить хоть ельцинское «Боже,благослови Америку»). В детстве, когда никто из старших не успевал сготовить еду, мы ходили всей семьей в столовую Академии, где работали родители, хотя бы обедать. Никогда не забуду теснящуюся в короткий обеденный перерыв очередь из военных с капитанскими, майорскими, полковничьими звездами на погонах, и подло-сладенький голос какой-то столовской начальницы: «Товарищи военнослужащие! Первыми проходят иностранцы!» И упитанные братушки, молодые слушатели из братских стран Запада, Востока и Юга, кто с ухмылками, кто с постными отсутствующими минами, отодвигали локтями и плечами своих преподавателей, специалистов высочайшего класса, создателей уникальной по тем временам техники; мама очень любила рассказывать, как в один из октябрьских дней 59-го года к ним в делопроизводство в полном восторге ворвалась компания офицеров, и всегда-то любивших поболтать с молодыми женщинами, и заголосила хором: «А мы обратную сторону Луны сфотографировали! А наша штучка снимки передала в целости-сохранности!»

А потом мы удивляемся — почему это нас при всех наших достижениях не уважают?

Тот, кто ради любви унижается, никогда ответной любви не добьется. Наша страна выстрадала эту истину всей своей историей, но в собственной жизни каждому приходится через боль и потери доходить до нее самому.

При всем том оговорю с самого начала, что парнишка с моим, как теперь модно выражаться, бэкграундом, окончив самую обычную школу, без связей, без взяток, без предварительных телодвижений, только в доперестроечном (и, пожалуй, только в дозастойном) СССР мог просто войти с улицы в знаменитое здание на Университетской набережной и с первого раза поступить на престижный Восточный факультет. Так что я абсолютно искренне могу воспользоваться чеканной формулировкой ушедшей эпохи: советская власть дала мне все.

Многое, конечно, определяет удача. Причем удача многоступенчатая, долгоиграющая, про которую не сразу и скажешь, что это она и что именно она тебя через сколько-то лет куда-то вывезет. В 71-ом году моя школьная учительница математики, уже осведомленная о моих писательских потугах, познакомила меня с Андреем Балабухой. В 74-ом Андрей Балабуха познакомил меня с Борисом Стругацким. В 75-ом Борис Стругацкий познакомил меня с Михаилом Ковальчуком. В 78-ом или 79-ом Михаил Ковальчук познакомил меня с Виталием Бабенко. В 83-ем Виталий Бабенко познакомил меня с Константином Лопушанским. А тому как раз не хватало небездарного, но безропотного негра для отработки вариантов сценария, который в итоге стал «Письмами мертвого человека» (мы с Костей тогда прекрасно и очень дружелюбно сработались — молодые, увлеченные, гораздо более способные к творческому взаимообогащению, нежели лет двадцать-тридцать спустя). И в 87-ом в числе других создателей фильма я стал лауреатом Госпремии, после чего первым среди семинаристов Стругацкого ― членом Союза писателей. Но чтобы пройти по всем звеньям этой длинной цепочки я не прикладывал никаких сознательных усилий. Да я и не смог бы, ведь сам-то я не знал всех этих людей (ну, книги Братьев читал, естественно). Фамилию Ковальчука впервые услышал от БНа, фамилию Бабенко — от Ковальчука… Я просто работал. Учился, читал, думал, все время писал что-то…

Неудачи тоже развиваются, как потаенная, долго не проявляющаяся болезнь. Инкубационный период настоящих неудач измеряется десятилетиями. Они — точно медленный, но неотвратимо растущий снежный ком, тяжко катящийся из прошлого. Раньше или позже догонит и раздавит.