А напоследок я скажу

Или — вот. Отчетливо помню, как в 85-ом меня пытался завербовать в стукачи мой старый знакомец из Конторы (я писал об этом подробно в статье «Кот диктует про татар мемуар», ее можно найти в сети; в 80-ом меня несколько дней кололи на предмет антисоветчины в семинаре молодых фантастов Стругацкого и семинаре перевода с восточных языков Вахтина, а на сладкое конфисковали первую версию моей повести «Доверие»). Какого же труда мне стоило в конце концов сказать ему «нет»! Не потому, что он меня запугивал (хотя он меня запугивал, конечно), и не потому, что меня манили его посулы (хотя посулы тоже были), но просто потому, что меня же человек просит! Может, если я откажусь, у него по работе будут неприятности! Да и вообще ― вон он как настаивает, ему, наверное, это очень надо, а мне что, трудно, что ли?

Еще яркий пример. Где-то в самом начале двухтысячных одна очень хорошая женщина попросила меня замолвить в Университете словечко за сына, который собирался туда поступать. Я-то к тому времени уже твердо знал, что любая моя просьба приводит к прямо противоположному результату и только портит дело. Да к тому же незадолго до этого «Литературка» на всю страну объявила меня идеологом русского нацизма (ЛГ № 27(5796), 6-11 июля 2000). Сами заказали статью — теперь-то я понимаю, что это была сознательная провокация, спланированная подстава, ведь Латынина-старшая слышала мое выступление на круглом столе по Чечне в редакции журнала «Нева», и когда предложила мне переложить мои слова в текст, заранее знала, что там будет; вот этот текст: http://www.rusf.ru/rybakov/pages/publ7.html. Рекомендую заглянуть, очень хорошо видно, что именно считали и считают русским фашизмом наши либералы. Сейчас, почти четверть века спустя, то, что я говорил и писал с середины 90-х, звучит чуть ли не из каждого утюга, причем частенько — в гораздо худшем исполнении, а тогда… О-о! Фас, фас! Тузик, куси его! У Пола Андерсена есть замечательный фантастический рассказ, 50-х еще годов, название которого в русском переводе благодаря добавленному слову «слишком» звучит даже грустнее, чем в оригинале: человек, который пришел слишком рано. Вот и я оказался таким. Видимо, меня решено было использовать для показательного битья, ведь у меня не было ни влиятельных московских покровителей, ни принадлежности хоть к какой-то политической группировке, с которой неловко и ни к чему открыто ссориться. Классический «один в поле воин», не понимающий ни того, что он воин, ни даже того, что он — один. Мой текст выпустили со вступительной врезкой. Мы публикуем статью Рыбакова для того, чтобы интеллигенция знала врага в лицо. Рыбаков сложнее баркашовских молодчиков, набравшихся мудрости в геббельсовских брошюрах и протоколах сионских мудрецов…

К слову сказать, запущенные геббельсовскими листовками антисоветские и русофобские байки интеллигенты наши повторять не стеснялись и не стесняются; для них это не байки, а бесспорные данные непредвзятой европейской науки. Однако хорош бы я был, сунувшись с таким клеймом в цитадель интеллигенции просить за какого-то пацана!

Слава Богу, мальчик прекрасно справился и сам. Но как же худо мне было от того, что я не могу!

А со стороны то, что я ничего не сделал, выглядело так, будто я, скотина этакая, просто поленился даже ради старой дружбы палец о палец ударить. Больше мы с той семьей не общались… И мне до сих пор совестно.

Я так и не сумел научить себя злиться на тех, кто ставит передо мной невыполнимые задачи. Всегда злился только на себя за то, что не могу их выполнить.

Кстати сказать, такая сосредоточенность на собственной персоне — не слишком-то положительное качество. Она порождает что-то вроде эгоцентризма навыворот. Ибо все хорошо в меру, а зло, как известно, есть добро, перешедшее рамки применимости. Я очень поздно осознал, что постоянно сконцентрирован не столько на реальном общении с реальными людьми, сколько на том, чтобы не выглядеть дураком, простаком, слабаком, хамом, неумехой и пр. Это чревато довольно неприятными житейскими коллизиями. Например, меня еще смолоду бесило то, что, попав в новую компанию и со всеми чин-чинарем перезнакомившись, я вскоре непременно убеждался, что как меня зовут, все каким-то чудом помнят, а я вот по именам не помню никого. Я долго не мог понять, почему так.

Осознать можно. Изменить уже нельзя.

Где-то в середине 90-х катящийся из прошлого снежный ком меня настиг, и я безвозвратно утратил возможность считать себя порядочным человеком.

Стругацкие хорошо написали: «Муки совести переносимы — вот одно из маленьких неприятных открытий, которые делаешь с возрастом». Что правда то правда, но сколько же духовных сил уходит на их перенесение. Как оно выгрызает тебя изнутри, лишает воли, подавляет инициативу, отнимает всякую способность настаивать на своем… Очень трудно работать и жить, когда не можешь избавиться от ощущения, от убеждения, что чем бы ты ни увлекся, за что бы ни взялся, куда бы ни пошел, свое будущее поражение ты уже несешь внутри самого себя сам.