А отличники сдохли первыми.. (СИ)

Достаточно отхлестав его по щекам пятернёй собственного товарища, я снова расслабился и позволил своему телу делать всё, что захочется. Оно захотело выкинуть бесполезное предплечье и вцепиться опешившему от такого расклада школьнику в голову, вдавив глаза внутрь черепной коробки. Заверещав как резаная свинья, он судорожно пытался бить меня всеми конечностями. Но я ничего не чувствовал. Кроме всепоглощающей, выжигающей моё сознание изнутри ярости. Той самой ярости, с которой я однажды пришёл к себе на работу в офис и перестрелял там пару дюжин любимых коллег. А потом вышел на улицу. Ведь у меня ещё оставались патроны… Да, это был один из самых осмысленных дней в моей прежней никчёмной жизни…

Ребёнок под моими руками, наконец, затих. Видимо, потеряв сознание от болевого шока. А мне всё ещё требовалось чьё-то сопротивление. Невыносимо зачесалось само мышление. Хотелось залезть к себе в голову и как следует поработать там ногтями. Я знал, что так и сделаю, если не найду кого-то, кто может своей смертью приглушить этот ужасный зуд.

Оглянувшись, я заметил, что первые два утырка ещё шевелятся, стеная и держась за вывихнутые челюсти. Схватив ближнего за загривок, я сунул ему в рот порог дома и, хрипя от гнева, от души впечатал ботинок в затылок. Рот у него открылся ещё шире. Булькающий крик перешёл в захлёбывающийся кашель, хрип, клёкот… И он всё же затих.

Второй сделал попытку уползти к калитке. И уже почти добрался до неё, постоянно воя что-то нечленораздельное. Я немного помог ему, протащив за шкирку, и даже приоткрыл дверцу. Но он передумал выползать дальше и только умоляюще выл, глядя на меня снизу распахнутыми от ужаса глазами.

Поместив его голову между косяком и дверью, я несколько раз попытался её закрыть. Получилось с четвёртой попытки. Его череп немного прогнулся уже на третьем ударе, а уж потом лопнул, словно кровавая пиньята.

Я снова открыл дверцу и выглянул наружу, держась за косяк. Тело всё ещё жгло изнутри, буквально чувствовалось кипение крови. Очень, очень надеюсь, что это ещё не все блюда на сегодня.

Так и было. Снаружи стоял на стрёме ещё один мелкий ублюдок. И, очевидно, как следует насладившись воплями, хрустом и ударами за воротами, он решил, что быть крутым бандитом ему больше не нравится. В данный момент он лихорадочно пытался завести один из старых байков, на которых приехали дружки хозяина.

Едва завидев, как я выхожу из калитки, он бросил мотоцикл и сделал попытку убежать. Но в панике запнулся о подножку стоящего рядом байка и растянулся под ним во всю длину.

Я подошёл к поспешно вскакивающему обратно на ноги подростку. Его ноги разъезжались по мокрой после дождя земле и принять вертикальное положение обратно никак не получалось.

— Дяденька, не надо! Дяденька, не бейте! Я больше так не буду! — Разыграл он коронную карту всех гопников мира, попавшихся на своём подлом ремесле.

Его орущий мольбы о пощаде рот в итоге достаточно глубоко проглотил ближайшую выхлопную трубу. Отпустив его затылок, я со всей силы рванул рычаг пуска двигателя и открыл газ на максимум.

Взревев совсем как моё воспалённое сознание, мотоцикл начал наполнять пищевод и лёгкие подонка пряным выхлопом. Он дрожал всем телом, из глаз брызнули слёзы. Но попытку освободить рот от надувающей его хромированной трубы, я пресёк на корню. Совсем скоро стало слышно, как от давления газов, наполнивших его изнутри, у него лопается живот.

Когда он перестал рыпаться и выть, я заглушил двигатель и услышал вопросительные вопли изнутри дома:

—Э! Пацаны! Ну вы чё? Загасили этого урода? Не убивайте его токо! Он живой там?

— Живой…

Вопли резко оборвались. Очевидно, такой поворот в планы Шурки не входил и он снова погрузился в размышления.

Багровая пелена, наконец, начала рассеиваться. Возвращался самоконтроль и смертельная усталость. Я начал различать неистовый лай овчарки — она бешено рвалась с цепи, но ничем не могла помочь своему хозяину. Расслабляться ещё нельзя…

Я вбежал в дом и снова подпёр дверь чурбаном. Хотя, выходить хозяин, похоже, не собирался. Перспектива встречи со мной лицом к лицу теперь не казалась ему такой приятной.

Пробежав мимо беснующейся собаки, я распахнул дверь в баню — на полу парной в позе эмбриона лежало бледное худенькое нагое тельце, разметав по полу платиновые локоны.

Я схватил её пуховик, повешенный на входной двери и, обернув её в шелестящую синтетику, вынес на воздух.

Девочка была бледнее обычного, но пульс прощупывался. Это меня немного успокоило и отрезвило.

Положив её животом на колено, я засунул ей в рот пальцы — рвотный рефлекс сработал и во сне. Отравленный ужин вышел если не полностью, то по большей части. Дыхание оставалось ровным и глубоким. Это успокаивало.

Но нужно было спешить. Покидав в люльку все наши пожитки и новую одежду, я усадил сверху невесомую Алину, застегнув на ней пуховик. Её израненные ножки я сунул в те ботинки, которые она отставила в сторону от остальных — рассудив, что именно это и был её выбор. И после того, как я обрядился в свою так и не постиранную одёжку, у меня оставалось только одно срочное дело.