А.П.Чехов: Pro et contra

Начнем с самого простого, — с благородства. Я не совсем понимаю, что разумеет под этим словом профессор. Если «чес­тность направления», то речь наша будет коротка. В искусстве нет ни честного или нечестного, ни благородного или неблаго­родного. В самом деле, как проявить честность, качество в вы­сокой степени похвальное, в изображении, положим, степи, или летней ночи, или зимней вьюги? Как проявить душевное благородство в разговоре двух действующих лиц о погоде? Нам возразят, что это — простые описания. Но ведь все искусство и всякое искусство есть описание, как всякая наука есть система. Вероятнее предположить, что профессор говорит о художе­ственном благородстве, об изяществе, о чувстве художествен­ной меры, — словом, о технике. Техническая сторона произве­дений г-на Чехова хотя и носит задатки большого мастерства, но еще далека от совершенства. О ранних крохотных расскази­ках, вышедших объемистым томом, нечего и говорить; но и впоследствии г-н Чехов не отделался от случайности и отры­вочности. Возьмем, например, его сборник «В сумерках». Доб­рая половина рассказов — или анекдот, или отрывок. «Пустой случай», «Агафья», «Святою ночью»—отрывки. В первом и втором рассказах даются отрывочные характеристики действу­ющих лиц и показывается буквально одна минутка их жизни, минутка обыкновенно драматическая и грустная. «Недоброе дело», «Беспокойный гость», «Панихида», «В суде» — про­стые анекдоты, построенные на необыкновенном стечении об­стоятельств, на неожиданностях, на курьезах. Один рассказ состоит в том, как вор притворился странником, заговорил и одурачил кладбищенского сторожа, а тем временем остальная шайка ограбила церковь. Другой построен на том, что деревен­ский кабатчик убежден, будто все актрисы — блудницы, что слово блудница вроде звания или чина, и, заказывая вынуть частицу из просфоры за упокой души своей дочери, бывшей актрисою, пишет: «За упокой рабы Божией блудницы Ма­рии». Интерес рассказа «В суде» заключается в том, что по роковой случайности на скамье подсудимых сидит отец, а часо­вым при нем очутился его сын. И так далее. Это не значит, одна­ко, чтобы и в анекдотах, и в отрывках не было крупных и цен­ных художественных черт и черточек; напротив, «Святою но­чью», например, — одна из самых сильных вещей г-на Чехова; не достигнуты лишь цельность и стройность. В самых поздних и самых крупных рассказах отрывочности и анекдотичности нет, но автор все-таки не достигает полной стройности, той стройнос­ти, которая по окончании чтения заставляет чувствовать, что автор договорил до конца. Этой удовлетворенности рассказы не дают. Окончив чтение, не откладываешь книгу в сторону, чув­ствуя, что она вошла в душу, улеглась там и будет ее долго пи­тать, — нет, книга остается какой-то своей частицей вне души; ее начинаешь перелистывать снова, и перечитывать снова, но не для того, чтобы освежить уже усвоенные впечатления, а чтобы еще раз попытаться ввести ее в душу. Чего-то, значит, произве­дению еще не хватает, чего-то молодой автор еще не успел на­жить. Но в этом нет ничего тревожного, так как, очевидно, это вопрос только времени: достоинства автора, которые он уже приобрел и выработал, в том порукою. Из крупных рассказов совсем незаконченная вещь «Степь», не совсем закончена «Скуч­ная история»; но первая и не имеет претензий на законченность, а второй недостает чего-то очень немногого.

Переходим к уму. В последнее время в литературных круж­ках, пока еще как бы втайне, начинают отрицать не только ум, но даже просто сознание. Пошло это, конечно, не от соб­ственного изобретения, а из-за границы, от парижских дека­дентов. У нас рекомендуют обходиться без ума и сознания пока одним только поэтам. Париж опередил нас. Уже два года тому назад мне пришлось там видеть «бессознательного» про­заика. По ремеслу он — аптечный провизор, но уже кое-что бессознательное напечатал и, как мне говорили, имел некото­рый успех. Чтобы быть по возможности бессознательней, он курит гашиш и пишет в минуты опьянения. Выходит чудо­вищная белиберда. Известно, что мода из Парижа в Петербург доходит в два года, так что, надо полагать, теперь и в наших литературных кружках где-нибудь начинают толковать о бес­сознательных прозаиках. Это, конечно, будет подражанием. Г-н Чехов оригинален и поэтому умен.