А.П.Чехов: Pro et contra

Но противоречия тут нет. Г-н Чехов — начинающий писа­тель, и что из него выйдет со временем, предсказывать нельзя. Начало, конечно, блестящее, но венчает писательское дело не конец, а середина деятельности. Затем, один всего лишь пода­ющий надежды писатель едва ли вознаградит за целую чет­верть века, которая потеряна для искусства по вине — я наста­иваю на том — критики. Четверть века пришлось ждать, пока появится человек, решившийся смотреть на вещи прямо и го­ворить то, что думает, о том, что видит. Да и этот уникум не свободен от влияния критики, и нехорошего влияния. Кто из наших современных критиков искренен, оригинален и имеет успех? Конечно, фразеры и пустомели. Производили и произ­водят впечатление мистические истолкователи Достоевского, Толстого. Жизнь утомилась бездельем и застоем; если она не идет вперед, она подается назад. Действительность начинают отрицать во имя не ясно сознанного идеала, а чего-то таин­ственного, туманного, находящегося во власти неизвестных или прямо непостижимых сил. Мистик не действует, он толь­ко настраивается, неминуемо настраивается мрачно. Жизнь не дает мистику забыться; современная шумная, деятельная жизнь валит с ног и затаптывает того, кто не поспевает за нею. Мистик, конечно, надеется, но надеется на далекое будущее, а настоящее заставляет его страдать. Это течение мысли, это, вернее, настроение в настоящее время господствует, и г-н Чехов довольно явственно подчинился ему, потому что, повторяю, бел­летрист, в особенности формирующийся, не может не подчи­няться критике. Возьмите любой из его рассказов, — все они но­сят печать этой мистической мрачности. Все они кончаются скучно, кто бы ни были герои. Что скучно развинченным интел­лигентам, что выходит печальная нелепица и из их любви, и из их ученой деятельности, из ненависти, из земской работы, — это еще понятно; но так же роковым образом несчастны и неудовлет­ворены беспаспортные бродяги, конвоирующие бродягу мужи­ки, полудикие чабаны, монахи, даже дети, даже — и это опасней всего — сам талантливый автор. В произведениях г-на Чехова звучит та же нездоровая нотка, что и у наших критиков-мисти­ков. Звучит она бессознательно, без определенных выводов, но это опасная нотка, которая может роковым образом повлиять на дальнейшее развитие таланта. То обстоятельство, что мисти­цизм г-на Чехова окрашен, как и следует тому быть у медика, в оттенок материалистического фатализма, только увеличивает опасность.

Будем, однако, надеяться, что г-н Чехов избегнет опаснос­ти. Будем надеяться, что наши почтенные критики, хоть и по­здно, возьмутся за ум и проявят, наконец, свои блестящие та­ланты. Г-н Чехов — крупное явление в русской беллетристике и вполне достоин внимания наших аристархов.

М. А. ПРОТОПОПОВ

Жертва безвременья

(Повести г-на Антона Чехова)

Ты должен знать, Что время делает людей.

Шекспир[24]

...тощий плод, до времени созрелый, Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз, Висит между цветов, пришлец осиротелый, И час их красоты — его паденья час.

Лермонтов[25]

вать о том естественном чувстве самосохранения, которое свой­ственно всем людям и даже всем живым существам без исклю­чения.

Однако вот другой крупный авторитет наш — Хвощинская- Заиончковская⁴, в одном из последних романов которой мы встречаем такой афоризм: «Для того, чтобы быть правым, нужно прощать бесконечно». Читатель видит, что это не более, как перифраз мысли Тургенева, с оттенком, пожалуй, некото­рой экзальтации, столь вообще свойственной женской натуре. Совпадение этих афоризмов не случайно, и они были высказа­ны их авторами не легкомысленно, не для фраз, не для красо­ты слога, а как бы в виде краткого резюме всего того житей­ского опыта и того глубокого проникновения в душевные тайники людей, которыми так богаты были и Тургенев, и Хво- щинская. Как же быть нам, читателям, доверяющим руковод­ству этих светил нашей литературы? Сомневаться в искренно­сти и продуманности их показаний мы не можем и не смеем. С другой стороны, мы не можем не повиноваться голосу своего разума и своего внутреннего чувства, которые решительно от­казываются усвоить это успокоительное учение, в его полном объеме, по крайней мере. Мы не можем уподобиться тому чи­тателю, про которого рассказывала горбуновская⁵ старуха: «Намедни Володя читал умную книжку, да после стал у ворот, да всякому, кто ни пройдет, мужик ли, барин ли, всем в ноги кланялся, плачет да кланяется: «Простите, говорит, меня ока­янного. Книжка уж такая. Все, говорит, мое сердце растопи­лось». Ведь даже эта старуха, объясняя поведение этого Воло­ди, говорит, что он «разумом помутился, в яме он долго сидел — от этого, говорят, разумом помутился», а между тем, образ действий «Володи» — только крайний логический вывод того бесконечного прощения, которое рекомендовала Хвощин- ская, и последнее выражение той всеобъемлющей доброты, о которой говорил Тургенев.