А порою очень грустны

Невозможно было хоть как-нибудь это описать. Томас Мертон и тот мог лишь говорить вещи вроде «я выработал в себе привычку прогуливаться взад и вперед под деревьями или вдоль кладбищенской стены в присутствии Бога». Но главное, теперь Митчелл понимал, что имел в виду Мертон, или думал, что понимает. Пока он любовался изумительными видами, смотрел на пыльный клуб для игры в поло, на священных коров с раскрашенными рогами, у него выработалась привычка прогуливаться по Калькутте в присутствии Бога. Более того, Митчеллу казалось, что это не обязательно должно вызывать трудности. Всякому ребенку известно, как это делать, как поддерживать прямую, полную связь с миром. Взрослея, ты почему-то забывал об этом и вынужден был учиться этому снова.

Одни города превращаются в руины, другие построены на руинах, но есть и такие, что содержат в себе собственные руины, не переставая расти. Подобным городом была Калькутта. Митчелл ходил по Чауринги-роуд, глядя на здания, повторяя запомнившуюся фразу из Гэддиса, «скопление времени в стенах», и размышляя о том, что британцы оставили после себя бюрократию, которую индийцы лишь сделали более сложной, наделив финансовые и правительственные системы мириадами иерархических структур из индуистского пантеона, включая многочисленные уровни кастовой системы, и теперь обналичить чек было все равно что пройти перед вереницей полубогов: один человек проверяет твой паспорт, еще один ставит печать на чеке, еще один снимает копию с квитанции, а еще один выписывает сумму, и лишь потом ты можешь получить деньги у кассира. Все задокументировано, перепроверено, скрупулезно убрано в папки, а потом забыто навеки. Калькутта была оболочкой, оболочкой империи, и оттуда, из-под этой оболочки, горохом сыпались девять миллионов индийцев. Под колониальной поверхностью города лежала настоящая Индия, древняя страна раджпутов, набобов и моголов, и эта страна тоже прорывалась наружу из садов и переулков, а порой, особенно по вечерам, когда торговцы музыкальными инструментами начинали играть на улицах, казалось, будто британцев тут и вовсе не бывало.

Тут были кладбища, заполненные умершими британцами, чащи изъеденных обелисков, на которых Митчеллу удавалось разобрать лишь несколько слов. «Лейтенант Джеймс Бартон, муж. 1857–18…». «Розалинда Блейк, жена полковника Майкла Питерса. Почила в мире. 1887». На кладбище пробрались тропические заросли, возле семейных склепов росли пальмы. По гравию была разбросана скорлупа разбитых кокосовых орехов. «Ребекка Уимтроп, восьми месяцев от роду». «Мери Холмс. Умерла родами». Статуи были викторианские, вычурные. Ангелы с облупившимися лицами несли бдение над могилами. Останки представителей Ост-Индской компании покоились в храмах, похожих на аполлоновы: обвалившиеся колонны, покосившиеся подножия. «От малярии». «От тифа». Вышел сторож — посмотреть, что делает Митчелл. В Калькутте невозможно было остаться в одиночестве. Даже у заброшенного кладбища был свой смотритель. «Почил в мире. Почил в. Почил».

В воскресенье он вышел на улицы еще раньше и, проведя там почти целый день, вернулся в общежитие к дневному чаю. На веранде, усевшись возле растения в горшке, он вынул из рюкзака голубой бланк аэрограммы и начал сочинять письмо домой. Отчасти потому, что авиапочта была для него продолжением его личного дневника, а значит, он писал скорее себе, чем родственникам, а отчасти из-за влияния гефсиманских дневников Мертона, письма Митчелла из Индии представляли собой в высшей степени странные документы. Митчелл записывал всевозможные вещи, чтобы проверить, не окажутся ли они правдой. Стоило ему их записать, как он забывал о них. Он относил письма на почту и отправлял, совершенно не думая о том, какое впечатление они могут оказать на его озадаченных родителей в Детройте. Это письмо он начал с подробного описания мужчины со стафилококковой инфекцией, разъедавшей ему щеку. Затем последовал рассказ о прокаженном, которого Митчелл накануне видел на улице просящим милостыню. Наконец он перешел к дискуссии о том, как люди не понимают, что такое проказа, и о том, что она на самом деле «не так уж заразна». Потом он нацарапал открытку Ларри в Афины, указав в качестве обратного адреса Армию спасения. Вынув из рюкзака письмо Мадлен, он поразмышлял, что бы ей ответить, и снова убрал его.

Пока Митчелл заканчивал, на веранде появился Рюдигер. Он уселся и заказал себя чаю.

Когда чай принесли, он сказал:

— Скажи мне вот что. Зачем ты в Индию приезжал?

— Хотел поехать куда-нибудь, где не похоже на Америку, — ответил Митчелл. — И хотел стать волонтером у матери Терезы.

— Значит, ты сюда приезжал творить добрые дела.

— По крайней мере, попытаться.