А порою очень грустны

Во время ужина-репетиции Леонард сыграл на кокле латвийскую песню, а Келли Троб, чьи бабушка с дедушкой были родом из Риги, подпевала. На свадебном банкете Леонард произнес скромный тост, упомянув свой нервный срыв до того тактично, что поняли лишь те, кто все знал, и поблагодарив Мадлен за то, что была его «викторианским ангелом-хранителем». В полночь, переодевшись в дорожную одежду, они отправились в лимузине в бостонскую гостиницу «Времена года», где тут же уснули. На следующий день они уехали в Европу.

Оглядываясь назад, Мадлен понимала, что могла бы заметить предупредительные сигналы быстрее, если бы не свадебное путешествие. Она так рада была попасть в Париж в разгар весны, что в первую неделю все казалось замечательным. Они остановились в том же отеле, где провели свой медовый месяц Филлида с Олтоном, трехзвездочном, видавшим лучшие времена, полном седовласых официантов, державших подносы под рискованным углом. И все же отель выглядел совершенно французским. (Леонард говорил, что видел мышь с беретом на голове.) Других американцев там не было, окна выходили на Сад растений. Леонард впервые оказался в Европе. Мадлен ликовала: она может ему все показывать, есть вещи, о которых она знает больше, чем он.

В ресторанах он нервничал.

— Наш столик обслуживают четыре разных официанта, — сказал он в третий их вечер в городе, когда они ужинали в ресторане с видом на Сену. — Четыре. Я посчитал. Один парень только хлебные крошки сметает.

Мадлен на сносном, как у третьекурсницы, французском заказывала все для обоих. На первое был суп виши.

Попробовав его, Леонард сказал:

— Такое ощущение, что это полагается есть холодным.

— Да.

Он кивнул.

— Холодный суп. Новая концепция.

Этот ужин заключал в себе все, чего она ждала от своего медового месяца. Леонард, одетый в свадебный костюм, был так хорош собой. Мадлен и сама чувствовала, что прекрасна: голые руки, голые плечи, густые волосы сзади на шее. Большего физического совершенства им обоим было никогда не достичь. Перед ними, подобно огонькам вдоль реки, простиралась вся жизнь. Мадлен уже сейчас могла себе представить, как будет рассказывать эту историю их детям, историю под названием «Как папа впервые попробовал холодный суп». Вино бросилось ей в голову. Она едва не произнесла это вслух. Какие там дети — ей еще рано! И все-таки вот, она уже думает о них.

Следующие два дня они провели, осматривая достопримечательности. К удивлению Мадлен, музеи и церкви интересовали Леонарда меньше, чем товары в витринах магазинов. На Елисейских Полях он то и дело останавливался полюбоваться вещами, к которым раньше никогда не проявлял интереса: костюмами, рубашками, запонками, галстуками от «Гермеса». Бродя по узким улочкам Маре, он остановился перед портновской мастерской. В слегка пыльной витрине стоял манекен без головы, на нем был черный оперный плащ. Леонард зашел взглянуть на него.

— Правда красиво? — сказал он, изучая подкладку.

— Это же накидка, — сказала Мадлен.

— В Штатах такого ни за что не найдешь, — сказал Леонард.

И он купил его, потратив (по ее мнению) слишком много из своей последней месячной стипендии. Портной завернул товар, положил в коробку, и скоро Леонард уже выносил ее за дверь. Иметь плащ было желанием странным, что и говорить, однако людям и прежде случалось покупать в Париже необычные сувениры. Мадлен быстро забыла о нем.

В ту ночь над городом бушевал проливной дождь. Около двух часов их разбудила вода, капавшая с потолка над кроватью. После звонка портье явился посыльный с ведром, без извинений и с невнятным обещанием, что утром придет ing'enieur.[30] Расположив ведро особым образом и улегшись валетом, Мадлен с Леонардом сумели найти положение, в котором оба оставались сухими, но капание не давало им заснуть.

— Это первое злоключение в нашей супружеской жизни, — тихо произнес в темноте Леонард. — Мы с ним боремся. Мы решаем проблему.