А потом я проснусь

— Привет, — не слишком любезно выдаю я первым. — Чему обязан?

Говорю и осекаюсь. Уж слишком потерянной и раздавленной она выглядит.

— Я не смогла… — жалобно произносит она, стискивая плечи руками. — Не смогла… Села в такси и уехала.

В левой половине груди странно булькает. Я моментально хочу отойти в сторону, чтобы ее впустить, но держусь из последних сил, крепко сжимая дверную ручку. Потому что… Ну какого хера? Сколько можно вестись на эту слипшуюся кашу в ее голове?

— Бросила своего парня в его день рождения? — переспрашиваю я, нарочно не пытаясь маскировать сарказм.

— Да… — Ее подбородок начинает дрожать. — Я такая идиотина — это просто капец… Наворотила дел и понятия не имею, что теперь делать. Артем хороший… Но я просто не смогла…

— Что не смогла-то? — рявкаю я и, на секунду забыв о контроле, отступаю, освобождая ей путь в квартиру. В ушах фонит. Ни один человек в мире, даже мой отец, не способен довести меня до такого состояния. Ярослава настоящий профи в жонглировании эмоциями.

Она мешкает секунду, после чего в один шаг переступает порог. Смотрит снизу вверх глазищами, подернутыми стеклянной поволокой, будто вот-вот заплачет. В голубом трикотажном костюме и резиновых шлепках. Прямиком с дачи.

— Говори, что тебе нужно, — требую я. — Или вызывай такси и вали, откуда приехала.

Она медлит, кусая губу и, когда я намереваюсь пойти за телефоном, чтобы привести свою угрозу в исполнение, вдруг крепко обвивает руками мою шею.

Остолбенев, я ловлю подбородком ее учащенное дыхание.

— Я просто не смогла. Не получается у меня так… Без любви. Понимаешь?

Ее губы прижимаются к моим так отчаянно и жадно, словно я — ее единственный источник кислорода. Она даже не целует меня, а, кусая, просит и умоляет.

Шум в ушах усиливается одновременно с грохотом сердца. Это прикол какой-то? Потому что я не понимаю. Ни того, что она делает, ни ее слов.

— Я кто такой, по-твоему? — хриплю я, отодвигая ее от себя. — Жилетка безотказная?

Во мне борются два чувства: злость, которую я в себе намеренно растравляю, и желание послать все на хрен и дать ей то, за чем она пришла. Первое, к счастью, пока побеждает.

Она мотает головой. Таких сияющих глаз я не видел больше ни у кого.

— Самый лучший. Я таких нигде не встречала.

А я нигде не встречал таких непроходимых дур, о чем незамедлительно говорю вслух. Пусть знает.

— Мне сейчас очень плохо, — шепчет она, никак не отреагировав на мою очередную грубость. — Может стать еще хуже или наоборот… Сейчас от тебя зависит…

— Не надо перекладывать ответственность… — начинаю я и обрываюсь, потому что она снова впивается в мой рот.

Погасив желание прижать ее к себе, я безвольно опускаю руки вдоль тела и сжимаю кулаки. Я себя не на иркутской помойке нашел и тем более не стану подбирать за Сойкой. Правда, стоять так становится сложнее, когда Ярослава нащупывает в пуговицы на моей рубашке и начинает их расстегивать.

— Займись со мной сексом… Не отталкивай. Я пришла, потому что ты должен стать моим первым.

Сердце будто расстроилось: барабанит одновременно в грудной клетке, в паху и висках. То есть, она не занималась этим с Сойкой? Это она имела в виду, когда говорила, что не смогла?

Ее теплые пальцы забираются мне под рубашку, ощупывают кожу, спускаясь к животу. Праведный гнев во мне проигрывает, как и всегда, уступая место всему остальному.

— Дура ты, Яся. — Я нарочно называю ее так, как она не любит, перед тем, как толкнуть к стене и навалиться всем телом.

Хочу уже ее поцеловать. И трахнуть тоже. И так два с лишним месяца вел себя как евнух. Хочет, чтобы я был первым — я стану. Сколько можно играть в хорошего парня и думать за нее?

Она будто только этого ждала: издает полувсхлип-полустон и впивается ногтями мне в плечи. Я чувствую все ее тело так, как если бы на нас обоих совсем не было одежды: небольшую упругую грудь, плоский живот, горячие бедра, ноги. И, конечно, ее рот. Он у нее влажный, а язык двигается так нагло и требовательно, что в паху моментально каменеет.

«С Сойкой целоваться научилась», — язвит внутренний голос, на что я говорю ему заткнуться. Я ее трахнуть собираюсь, а на ее опыт и прочее мне наплевать.

Заткнув подбородком ее губы (чтобы поняла, кто будет главным), я нащупываю ткань ее футболки и, зажав в кулаке, дергаю вверх. Ее грудь оказывается под моей рукой. Не церемонясь, я катаю в пальцах ее соски: они твердые, напряженные. Удивительно, что я до сих пор помню их сладковато-теплый вкус, как будто мы только что сидели на том гостиничном диване, где я изо всех сил пытался оставаться джентльменом. Гребаный идиот.

— Да… Да… — постанывает Ярослава, вытягивая шею. — Я постоянно вспоминала, как ты меня трогал. Еще… пожалуйста…

Этими словами она вызывает во мне почти животную агрессию. Потому что я до сих пор не понимаю ее мотивов: ни тех, по которым она начала встречаться с Сойкой, ни тех, по которым притащилась ко мне ночью. Хотя сейчас агрессия — это даже хорошо: она не дает возможности думать и беспокоиться за нее. Стонет она, покрайней мере, совсем не как девственница. То что нужно, правда ведь?