А потом я проснусь

Оставшийся вечер идет, как говорят в народе, по одному месту. Лелик недовольно бурчит, что я разучился играть, но что поделать, если шары — это последнее, о чем я могу сейчас думать. Глядя на соседнюю дорожку, где Сойка по моему дебильному совету учит Ярославу правильно бросать, намеренно прижимаясь к ней пахом, я испытываю желание убивать.

— Да что с тобой? — взвивается Лелик, когда я выбиваю всего три кегли из десяти. — На тебя пиво безалкогольное так подействовало? Мы, блин, так всем проиграем.

— Он с ней, чтобы мне отомстить, — сам того не ожидая, выдаю я. — Сойка.

Лелик переводит непонимающий взгляд с меня на обжимающуюся по соседству парочку.

— Да ладно? С чего ты взял?

— Он дал понять. Разговаривал со мной как полный мудак.

На лице друга проступает скепсис, и в этот момент он раздражает как никогда в жизни. Сомневается в моих словах, предпочитая верить этому уроду? Серьезно?

— Слушай, я видел их… Не похоже, чтобы он с ней только ради этого. То есть он к ней как-то нежно, что ли. Сойка конечно не ангел, но и не полный ублюдок.

— А то, что он прилюдно над ней издевался, тебя не убедило? — зло выплевываю я и на эмоциях отворачиваюсь. — Ладно, проехали.

— Нет, ну все может быть, конечно… — неуверенно добавляет Лелик, очевидно смущенный моей неожиданной агрессией.

Выдернув шар, я не глядя швыряю его по дорожке, и едва не сбиваю фрейм. По венам струится самая настоящая ярость. Мысленно я снова и снова бью Сойку в пах, а когда он оседает на землю, продолжаю молотить ногами. За все, что мне пришлось пережить по его милости и, само собой, за нее. Ублюдок. Ничего святого. Она же наивная, как ребенок. Одна в чужом городе, сирота, потерявшая последнего близкого человека.

Я берусь за второй шар, но передумав, возвращаю его обратно, и сорвавшись с места, решительно иду к соседней дорожке.

— Ты! — рявкаю, тыча пальцем в обернувшегося Сойку. — Пойдем поговорим.

Боковое зрение цепляет расширившиеся глаза Ярославы. Она в этот момент шнуровала ботинок. Уже третий мордобой в моей жизни будет на ее совести. Не ангел она, а самое настоящее проклятие. Хотя бы потому, что я никак не могу перестать ее спасать.

— Для чего? — Сойка делает удивленное лицо, вновь переходя на тон отличника.

— А то ты не знаешь.

— Что случилось? — Ярослава выпрыгивает между нами, как черт из табакерки. Ее сияющие испугом глаза почти меня слепят. — Алан… Что случилось?

— Парень твой мудила, вот что случилось, — чеканю я, ощущая на себе взгляды всех присутствующих. Только основательно расшатанное состояние могло сподвигнуть меня на оскорбления без каких-либо обоснований. Да и как тут обоснуешь? Если только рожу Сойки сфотографировать в тот момент, когда он все это говорил.

— Не надо, пожалуйста, — умоляюще бормочет она, упершись в меня руками. — Не ссорьтесь.

Пульс барабанит так, будто я минимум сотню раз отжался. Сойка стоит как ни в чем не бывало, с той же фальшивой растерянностью на лице: мол, не пойму, что это с ним.

— Сука… — цежу я сквозь зубы.

— Алан! — взрывается Ярослава. — Хватит его обзывать…

— Друг, ну ты чего? — это уже Лелик. Как сговорились, херовы миротворцы. Будто я здесь один агрессивный дебил.

Отступив, смотрю на нее. Побледнела, но полна решимости его защищать. Какой мне еще знак нужен, чтобы перестать лезть в ее жизнь? Сказал же себе: она уже совершеннолетняя. Нравится ей быть орудием мести — пусть будет. Она же мазохистка, как выяснил. Может быть, для нее отношения без любви — особый вид наслаждения?А я, кажется, по-настоящему устал.

— Ничего-ничего. Все в порядке. — Усмехнувшись, я поднимаю руки в пораженческом жесте и, ни на кого не глядя, возвращаюсь за стол.

Выкладываю пятитысячную купюру — чтобы хватило для оплаты пива и дорожки, засовываю телефон в карман и молча бреду к выходу. Никто ни о чем не спрашивает, не окликает — напротив, стоит гробовая тишина. Оно и к лучшему. Состояние такое, что сейчас я мог отпинать даже Лелика.

31

Я слышал, что лет в тридцать пять-тридцать семь в жизни многих настает переломный момент, когда вдруг меняется род занятий, место жительства, а порой и семейное положение. Похоже, такой момент наступил для меня раньше. Наверное, недаром в школе я считал себя вундеркиндом.

Вот уже неделю я всерьез подумываю, чтобы уехать из Питера. В смысле, не попутешествовать, а насовсем. Собрать вещи, погрузить их в Яго и двинуть в Европу. Австрия, Германия, Бельгия — куда-нибудь туда, чтобы поближе к моему нордическому темпераменту. Дать себе пару недель, чтобы оглядеться, после арендовать жилье. Начать жизнь с нового листа. Меня тут, как выясняется, ничего особо и не держит, а с друзьями и родителями можно отношения и на расстоянии поддерживать. С последними вообще идеальный вариант.