А потом пошел снег… (сборник)

Они подружились, рассказывая друг другу свои печальные истории, но под утро, когда он понял, что старая девушка целится поспать, снабдил ее достаточной суммой и проводил до такси.

На второй день он вдруг осознал, что Ирка ни разу не позвонила.

Не беспокоилась? Не хотела знать, что с ним?

Коля звонил, Зяблик звонила, а эта ни разу!

Его это так завело, что он напечатал какую-то сумасшедшую эсэмэску с покаянием, а в конце и с прощанием навсегда, перечитал, спьяну прослезился и решил сохранить, но запутался в кнопках, и сообщение ушло.

Тут он перепугался по-настоящему, понял, что сам, своими руками все и закончил – или он действительно подтвердил свое исчезновение из ее жизни, или это письмо будет последней к тому каплей. Тогда он еще не понимал, что последние капли были пролиты намного раньше.

С испуга вызвал румсервис с бутылкой виски – свое прикончил час назад, когда выпроводил благодарную девушку, всучив ей сотню долларов сверх оговоренной платы, но едва бутылка оказалась в номере, ему начали звонить долго, несколько раз подряд, потом пришло сообщение: «Милый мой, хороший, где ты, отзовись, с тобой все нормально? Я за тебя боюсь, лохматик, ответь, пожалуйста».

Он и правда написал горькие слова, очень уж хотел разжалобить, слабак, – но когда увидел сообщение, обрадовался вначале, а потом снова заартачился и не брал трубку, когда она звонила вновь и вновь.

А потом он заснул.

А когда проснулся, в ногах сидела Зяблик.

Потом, когда он уже выходил из штопора, она рассказала, как испугалась, услышав по телефону его мертвый голос, и поняла, что спасать его надо немедленно. Она рванула в Москву, наплевав на все условности, а может, и не наплевав, а придумав что-нибудь очень правдоподобное про работу – обычно она использовала для этого своего дружка из «голубых», он выручал ее, звоня и сообщая мужу или маме о неких срочных делах, а дальнейшее уже было делом техники.

Тогда, в то сумрачное московское утро, она, как настоящая русская баба, принялась его восстанавливать. Он сопротивлялся, лежал, зарывшись в кокон одеял, и не хотел расплескивать свое несчастье. Вначале она его, как маленького ребенка, упрашивала, потом накричала, сбросила одеяла на пол, всунула его в брюки, застегнула рубашку и довела до ресторанчика, внизу, за стойкой регистрации. Сразу же подозвала официанта и, не мешкая, заказала борщ, горячий, настоящего бордового цвета, со шкварками, чесноком и медком, для сладости. Дух от борща исходил такой, что он застонал – звук у него всегда был рядом с желанием, – проглотив первую ложку варева из ее рук. Потом ел самостоятельно, не заметил, как прикончил две порции, заедая теплым, только что испеченным хлебом и выпив махом две рюмки ледяной «Смирновской». Его бросило в пот, он закрыл глаза, и все поплыло вокруг.

Он не помнил, как оказался в постели. А когда проснулся, Зяблик все так же сидела в ногах и ждала.

Потом он начал говорить и говорил долго, с подробностями и драматическими паузами. В некоторых местах у него перехватывало дыхание, и он, не стесняясь, всхлипывал, жалея себя, замолкал, пережидая напор чувств и не замечая спокойный и снисходительный женский взгляд.

Зяблик не перебивала его, в паузах задавала вопросы, короткие и точные, делая, видимо, для себя какие-то выводы. Потом, когда он выговорился, она объяснила ему, что произошло с его женой, почему ее терпение кончилось вдруг так внезапно.

Это объяснение было настолько простым, даже примитивным, что он не поверил ей в первый момент, но потом мелочь за мелочью, факт за фактом, движение за движением, крик за криком начали укладываться в ту картину мести, которую нарисовала перед ним Зяблик, и эта картина становилась реальностью, беспощадной в своей правде.

– Женщина, как копилка, все внутрь ложится и копится там, пока копилку не разобьют намеренно или случайно, а оттуда сразу же вывалятся и все ваши грехи, и все ее обиды, ее скука, ее желания неудовлетворенные…

Он попытался отгородиться от этих слов, смотрел на принадлежащую ему женщину – очень стройную, с точеной скульптурной фигурой, с грудью, которая не требовала никаких подпорок, – в женщинах он знал толк и любил любить только очень красивых. Он любовался Зябликом и не понимал, почему она с ним, что это тридцатилетнее чудо нашло в нем. А потом что-то его кольнуло: «Черт возьми, она даже ударения в словах правильно ставит! Значит? Значит, до этого была просто маска? Прикидывалась дурочкой, чтобы что? Нет, так ей с тобой проще было, вот почему, старый ты морж…» Но он и эту мысль не додумал до конца и снова погрузился в россыпь фраз, которыми она обволакивала все вокруг.