А потом пошел снег… (сборник)

Груша недолго стояла зеленая, листву сбросила на следующий день и встала перед ним обнаженной – он чувствовал себя патологоанатомом, разглядывающим новое поступление в морге.

Год он не обращал внимания на нытье жены, которая упорно заводила один и тот же разговор о том, как это дерево действует ей на нервы, или о том, что в этот раз у него ничего не выйдет, или о том, как он похож на родню таким слоновьим упорством и бессердечностью.

Однажды жена перестала ездить на дачу – оставалась в городе, придумывая всякие дела, пока они не привыкли проводить выходные врозь.

Однажды ночью – он теперь спал не в общей спальне, а на третьем этаже, под крышей, где через большие окна были так близки звезды или небо с облаками в дождь, – он неожиданно, во сне, ощутил до мурашек на коже, что он не один. Обычно невероятно трусливый в таких случаях – он не зажег свет, а открыл глаза и смотрел в темноту.

Кто-то стоял перед ним – он это явственно чувствовал – и смотрел на него, и он знал, кто это был.

Потом он снова заснул сладким детским сном, свернувшись под одеялом калачиком, проснувшись, удивился вчерашнему, спустился на первый этаж, налил чаю, подошел к окну и ахнул – груша была покрыта кипенно-белым, узорчатым покрывалом цветов.

Жена не поверила, приехала специально через час, поджав губы, постояла напротив дерева, пожала плечами и сказала, что это случайность, всякое бывает, но была с ним осторожна и на дачу начала ездить, как прежде.

На следующий год груша принесла шесть маленьких грушек, очень сладких…

Мыс желания

Утром он проснулся в номере один.

Они расставались долго, то есть нет, не так – он по складу своего характера был очень последовательной натурой, очень системной, все планировал наперед, чуть ли не на год, и просто жаждал отношений – не игры в них, не встреч без последствий и обязательств, а именно того, что называл для себя семьей, поэтому терпеть не мог коротких встреч, поездок, придуманных ею в те места, где никто не мог заметить их сладкую парочку, терпеть не мог отельной любви.

Он привык к тому, что его потребляют, закрывал все риски и опасности, связанные с таким отношением к нему, но взамен хотел, чтобы его было его и чтобы он был не частью ее жизни, а всем и полностью, – словом, хотел, чтобы его любили так, как он понимал это слово.

Сам пошагал по стране, ища в ней и для нее разных богатств – с шестнадцати лет в геологических партиях мотался от Печенги до Якутска. Сначала привлекал грубый товарищеский дух отношений, когда каждый зависел от каждого и помыслить нельзя было, чтобы не помочь товарищу, помыслить отойти в сторону и чего-то не захотеть. Ну, и романтика привлекала, да и замечательные, по прежним меркам, деньги тоже имели свое значение.

Но потом понял, что это и есть его путь, закончил заочно МГУ и завязал надолго с нормальной жизнью, до первой женитьбы, потом женился еще раз, а дальше не экспериментировал – секса хватало в деревнях, встречавшихся по ходу движения партии, да труд был такой тяжелый, что часто думать об этом и не хотелось.

Так дожил до сорока пяти.

А потом встретил ее.

Она его любила, как могла, как была научена жизнью.

Но она делила, и явственно, свои отношения с ним и свою семью на две непересекающиеся части и стояла на этом твердо.

Она была существом тоже очень организованным, но по-своему, по-женски. Вся ее жизнь была соткана из противоречий – безумная любовь к дочке, которая выросла в красавицу, закончила какую-то академию, мнения о себе была превосходного, работу хотела только престижную и с очень хорошими деньгами, но больше всего хотела замуж за богатенького, а пока сидела на маминой шее и делала с ней все что хотела – родительская любовь слепа, а у нее она была еще и в темных очках.

Еще в ней жило и ровное, спокойное отношение к мужу, который был скорее ее сыночком или братиком, который признавал только собственные интересы.

Оставив ее один на один с проблемами, он поглядывал на то, как она выживает в большом городе, и ждал, наверное, что она сломается, но когда понял, что она сильнее, – принял это как должное, переложил все заботы на ее плечи и жил как хотел, считая, что вправе равнодушно потреблять ее по-прежнему.

Почему она это позволяла, зачем оставалась с ним, было непонятно, но женщины часто так поступают. Может, им страшно выпускать понятное из своих рук, да и расчет тоже играл свою роль – многое было нажито, да и от круга своего общения она очень зависела – друзья и родственники не приняли бы ее катастрофического поступка.

И она привыкла – немного любви на стороне, много нелюбви и формального секса дома и ощущение какой-то странной своей независимости. Теперь она не хотела отдать себя полностью, рискнуть, получив взамен, возможно, и необыкновенное, но короткое, – от этого она себя стерегла.

Его она терять не хотела, потому что он стал ее опорой и даже смыслом ее жизни, но как только поняла, что он хочет большего, – она начала уставать.