А раньше - целая жизнь

Прежде чем идти за документами в Адмиралтейство, где размещался штаб авиации флота, Виктор Николаевич решил отнести скромные посылки по адресам родных его товарищей. Не спеша, экономя силы, потому что голод пришел и к летчикам, хотя их нормы снабжения были выше, он шагал по узким, проложенным среди сугробов снега, тропинкам. Встречались лишь редкие прохожие. У булочной было люднее. Высокий, худой мужчина жадно ел порцию хлеба, сидя прямо на ступеньках. Тут же старушка продавала детские игрушки - остались, видно, от уехавших в эвакуацию или погибших внуков. "Как трудно людям", подумал Каштанкин и, не оглядываясь, пошагал дальше, на проспект Майорова, где жила мать стрелка-радиста его самолета.

Звонок не работал, и Каштанкин несмело постучал в дверь. Открыла высохшая, словно с восковым лицом старушка.

Представившись, Виктор Николаевич протянул ей пакетик с едой:

- Примите от сына!

Сверток женщина не взяла, быстро заговорила:

- А ведь вы это зря. И он зря. Пусть сам как следует ест. И не говорите ничего, - сказала она, хотя капитан молчал. - Все понимаю, всем сейчас лихо. Ему расти, воевать. А я и помру - не беда, едоком в городе меньше. Не возьму и только.

Каштанкин думал и о ее упрямстве, и о том, что она по-своему права, эта строгая с виду старушка. Стал объяснять, что в часть больше не вернется, будет служить в другом месте и вернуть посылку не сможет.

- Тогда себе возьмите! Как там Ванюша? Да войдемте в комнату, что в коридоре стоять.

- Простите, некогда мне. Еще надо побывать по нескольким адресам, а транспорт... Сами знаете, какой в Ленинграде сейчас транспорт...

- Из сверточка-то покушайте!

- В тыл я еду, на Большую землю, там еды много. Берите же! - снова протянул он сверток.

- Ничего, видно, не поделаешь, возьму, - согласилась женщина.. - А вы заходите, коль вернетесь в Ленинград!

Вернется, нет ли... Этого он тогда не знал... На бульваре Профсоюзов, где жил штурман эскадрильи, на стук открыли не сразу. На лестницу вышел пожилой, обросший бородой, с длинными волосами мужчина в смятом зимнем пальто. Когда капитан спросил об отце и жене штурмана, резко отрубил: "На работе..."

- Вот это передайте, пожалуйста, - попросил Виктор Николаевич, - здесь мыло и папиросы. И еще скажите, что штурман наш жив и здоров.

- Исполню, - буркнул мужчина, плотно закрывая дверь прямо перед лицом летчика.

"Тепло бережет. Даже зайти на минуту не предложил", - подумал Каштанкин. Эту мысль сразу вытеснила другая. "А ведь я его где-то видел. Да, да, на сцене видел. Не узнал бы ни за что, если бы штурман не рассказал, что в их коммуналке проживает известный конферансье. Тогда на концерте он показался веселым, общительным не только внешне. Война, голод и людей изменили. Пожилого артиста, кажется, сломала. Стричься, бриться и причесываться перестал. Совсем опустился человек. Таким выживать труднее..."

Чтобы попасть к третьему адресату, следовало миновать площадь Труда и мост Лейтенанта Шмидта. С моста было видно, как на Неве, у прорубей, собираются группы людей - женщины и дети с чайниками, ведрами, кастрюлями. Поражала тишина, с какой они делали свое дело. Молча подходил к проруби человек, набирал воды и так же молча уходил.

В квартиру на Университетской набережной Виктор Николаевич не достучался. Спускавшаяся по лестнице женщина объяснила, что не живут здесь родители летчика, переехали на время к родственникам, у которых есть печка, а куда - не знает.

Капитан спустился по лестнице вниз, к выходу. Сверток с хлебом отдал двум тощим замерзшим мальчишкам, которые везли с Невы на санках небольшой самовар с водой.

Назад Виктор Николаевич возвращался по Республиканскому мосту. Слева остались зенитные орудия, установленные у здания бывшей Фондовой биржи, у проруби - та же немая, скорбная очередь...

Документы для следования к новому месту службы Каштанкину оформили быстро. Теперь можно проститься с городом, но не с привычным, кипящим жизнью, а с городом хмурым, в котором все сильнее властвовали голод и холод.

Но Каштанкин знал твердо, что как стрелка компаса всегда движется к северу, так и люди всегда тянутся к жизни. Врагу не удалось и не удастся задушить и покорить Ленинград ни голодом, ни холодом, ни обстрелами, ни бомбежками. Город живет, борется, и непременно выстоит. Все дело в сроках, в силах, которые накапливает фронт. А защитники Ленинграда не только оборонялись, но и наносили удары по врагу.

Еще Виктор Николаевич знал, что можно победить в одном, в другом бою, но пока идет война - это временный успех. Фашистские войска стоят на подступах к Ленинграду. Не знал и не мог знать тогда Виктор Николаевич, что примерно через год успешно завершится операция "Искра". Блокада города будет прорвана, "фляшенхальс" - бутылочное горлышко, как враг называл свою шлиссельбургскую группировку, будет разбита вдребезги, на такие мелкие осколки, собрать которые воедино окажется невозможным.