А. Разумовский: Ночной император

Когда в очередной раз взмолилась — аж от боли привскочила. Нога в крови. О что-то порезалась. Она нагнулась, чтоб отшвырнуть ненавистный кремник… и в изумленном поклоне застыла! Под ногой закровавленной лежал оправленный золотом кинжал. В молодости, когда казак Розум еще не все пропивал, привозил из казацких походов и серьги золотые, и бусы, и браслеты татарские. Знавала она когда-то золотишко, сразу признала.

Позыркав на все четыре стороны, кинжальчик быстро ухватила и в суму сунула. А сама на обочину, к ручью, как раз оказавшемуся на пути. Там первым делом находку отмыла, потом уж только и ногу. Нога заживет — с кинжалом-то что делать?..

А сама уже знала — что. Малость отдохнув, счастливой пробежкой пустилась до Козельца.

Время от времени заглядывала в торбу. Лежит! Кто-то потерял на шляху, а она не затеряет. Нет.

Ковалок хлебца, поданный еще поутру, не стала беречь. Силы нужны. А будут силенки, будут и деньжонки теперь.

Она не знала, сколько стоит этот озолоченный кинжал, поэтому в шинке, где все принимали в заклад, вплоть до нательного креста, прямо сказала:

— Не обижай, пане. Голоту свою пидкормить потребно.

Какой там пан! Казак старый, который ее признал:

— Неяк Розумиха?..

— Она, и сама-то голота.

— С твоим Розумом мы когда-то… Геть, як рубали!

— Дорубались вот… Ты мне мовы не мовляй, а грошики давай. По-божески.

Верно, не обидел шинкарь-казак. Дал, сколько мог. Розумиха ему поклонилась, деньги в тряпицу, которой утиралась от пота, завязала — и в магазею бегом. Там и хлеба, и крупы прикупила, и сала.

Пробегая обратно мимо того же шинка, на пороге доброго казака увидела, по хорошему настроению пошутковала:

— Вось як знойду злату сабельку — тыж шинок куплю.

— Ну-ну, Демьяновна, — не стал ее огорчать шинкарь: одной-то сабельки, пожалуй, маловато, он вон сколько годков копил и, не в пример дурню Розуму, горло горилкой не заливал.

Но ее и малое счастьице на крыльях домой несло, с такой-то тяжелой торбой. А тут и другая удача: проезжавший в коляске богатый казак тоже ее признал:

— Сядаемо, Розумиха. Хай дурни пыль ногами месят.

Больше ничего и не сказал. Неразговорчив был. Да и она от нежданного счастья задремала. Очнулась, как в бок кнутовищем толкнули:

— Слезаемо.

Со шляха узенькая отворотка, на Лемешки.

Тут она и вовсе земли под ногами не чуяла. Какая-то карета у плетня недалече стояла — до нее нет дела. Мало ли кто ездит. Влетела в хату как Божья провозвестница:

— Дитки. Дитки! Исти давайте.

А они уже были накормлены. Хорошо одетый казак, в расшитом кунтуше, с лавки от ребятни поднялся:

— Наталья Демьяновна Розумова?

— А як жа, Розумиха, — задышливо ответила она.

— Вам незапечатанный пакет, на мою совесть отданный. Я знаю, что в нем. Знаю и от кого, хотя не велено говорить. Одно скажу: там к главному письму и весточка от сына Алексея приложена…

— Неграмотна я, Боже.

— Ну, я могу зачитать… Но, может, в церкви найдется кто грамотный?

— Знойдемо, пане.

— Вот и хорошо, а то я спешу. Примите во внимание: там при письме сто рублей приложено, вот кошель отдельный, — достал он из внутреннего кармана кунтуша хорошей кожи кошель, вежливо протянул на ладони: — Сами убедитесь.

— Сто… рублев?..

— Сто. Я пересчитывал, когда пакет мне вручали. Приношу свои извинения: не сразу из Петербурга выехал, да не сразу и к вам попал, в Киеве дела задержали… — Он как-то стыдливо, повинно усмехнулся, но Розумиха ничего этого не заметила. — Сейчас обратно в Петербург спешу, уж извиняйте. Сына вашего я не знаю, но добрая душа, которая послала вам деньги, привет передает. Что сказать в ответ?

— Ды тильки одно, пане: мати от всих диток низко кланяется…

— Ну, зачем же перед сыном. Он в люди выходит. Надо думать, и получше о вас позаботится.

— Ды куды ж лучше, пане-добродею! — всплеснула Розумиха руками, в одной из которых был кошель, а в другой письмо. — Дитцы, на колини! — начала она шлепать по головам.

Заезжий гость, видно, был к этому непривычен. Сказав: «Бывайте здравы, Наталья Демьяновна, спешу в Петербург», — поклонился и сейчас же вышел.

Щелкнул бич, громыхнули колеса — все это как во сне!

Помолившись, Розумиха осторожно, отгоняя дыхание всех склонившихся ребятишек, кошель расстегнула. Деньги? Серебро! Блеском невиданным так и опалило душу…

Не пересчитывая, таясь — от кого, от кого? — кошель унесла, за божницу засунула.

Еще посмотрела, как уже не от голода, а от жадности уминают детишки белый хлеб, оставленный гостем, — и с письмом понеслась в церковь.

Батюшка и дьякон сидели все там же. Сейчас квас пили, принесенный церковным служкой.

Розумиха и слов не нашла, просто протянула одно из писем, какое попалось под руку.

Взял дьякон, как был помоложе. Немного вздрогнул от вида гербовой бумаги. Но там и было-то, на том письме-приписке, всего несколько слов:

«Счастливо чрево живота твоего, Наталья Демьяновна. Алексей теперь не Розум, поелику Разумовский. Не того ради живет, не токмо пение, и другие благости обнаружил. Поклон тебе, родительница, сынок передает».

— Больше ничего в этом письме, — опешил дьячок. — Там есть еще другое письмо?..