…А родись счастливой

Люба поднялась в свою спальню. У дверей осмотрелась. И эта комната стала другой. Вроде, просторнее и беднее, что ли, потому что нет в простенке между окон их большой и такой уютной кровати, где никогда не было тесно и не оставалось лишнего места. Куда её девали? Распилили на две вот этих, что жмутся к стенам? Нет комода с зеркальным трельяжем и пуфом… У кроватей — тумбочки из другого гарнитура. Но кресла и столик — те же… и шкаф…

Люба пропустила Серафиму в комнату, спросила:

— Ты которую кровать займёшь?

— Ты свою занимай, а я потом.

— Моей тут нет… Вот здесь она была, — показала в простенок.

— А ничего ты тут жила, подруга! — огляделась Серафима и присела на ближнюю к двери кровать.

— Очень даже ничего!.. Но когда всё это было?…

— Времена, голуба, меняются. Были мы замужем, теперь — холостые. Блюли себя, теперь — гульнуть не грех!

— Без меня, ладно?

— Чего это без тебя-то? — Серафима упала на кровать, задрала вверх тощие ноги, поболтала ими, как ножницами. — Монастырь что ли по нам плачет? Я бы после баньки оторвалась. Ох, любила я после баньки! А ты когда?

— А я любила, когда любила. Кого тут любить-то? Геннадия с Виктором? Или Митрича?

— Да! Не люби брата и сотрудника аппарата… А пасынок твой на что?

— Ну, и возьми его с собой в баню! — начала сердиться Люба.

— Если пойдёт…

— Спроси!

— А ты?

— Я лучше с Митричем поболтаю, если придет. — Люба достала из шкафа постельное бельё, положила его на подушку и, бросив Серафиме её комплект, спустилась вниз. Хотела выйти на крыльцо, но в приоткытую дверь гостиной её увидел адвокат, позвал:

— Можно вас на минутку? Не скажете, не было рразговора с мужем, когда он был прредседателем, о его затррратах на соорружение этого комплекса?

— Не помню такого разговора. А что вас интересует? — спросила Люба.

— Я имею ввиду его личные трраты на стрройительство, — уточнил адвокат.

— Ну, не помнит человек, чего пристал? — вступился за Любу Игорь.

— Уважаемый доверритель! Я знаю, зачем докучаю баррышне! — вскипел Лазарь. — Мне пока не хватает документов, и я интерресуюсь! Имею прраво.

— Пока я тебе доверяю, — уточнил Игорь и перевёл разговор: — Там тётка баню вам пошла топить. А после баньки кино не посмотрим? Я тут привёз кой-чего…

— Любовь Андрревна, Игоррь Анатольевич хочет показать вам сплошной рразвррат!

— Лазарь! Ты заткнёшься? Или сегодня же вылетишь, — гаркнул Игорь на поднявшегося из кресла адвоката.

— Соверршенный развррат, запррещённый советским законом к показу и лицезррению! — выкрикнул Лазарь и снова упал в кресло, уронив за него телогрейку.

— Люб, он перегрелся вчера в бане. Нормальное кино! Всё по жизни!.. Просто молодость берёт своё. Старперов типа Лазаря это бесит. У них всё в прошлом. Но у нас-то всё впереди, а Люб? Лазаря уже автобус ждёт. А мы после баньки… А?

— А тебя он не ждёт? — спросила Люба.

— Кто?

— Автобус. Позвать Стёпу Дурандина, чтобы проводил? Помнишь такого? Зимой тебя домой отвозил…

— Да ладно! Стёпу… Где он, кстати? Спросить кой-чего… Как батя с тобой жил? Хай лайф обламываешь всю дорогу…

Глава 31

Митрич пришёл чистенький, свежий, в новом костюме и рубашке апаш с отложным воротом. Рубашка, видать, едва ли не послевоенных времён, но хорошо подкрахмалена, чуть поблескивала от солнца и делала мужичка прямо пионером, только что откусившим совсем зелёное ещё яблоко. Серафима позвала Геннадия посоветоваться, где снимать беседу. Не в спальне же, а гостиная занята. Геннадий сразу предложил крыльцо: и фон прекрасный, и солнце уже подсвечивает не ярко. Посадили Митрича на одну лавку, Любу — на другую, чтобы не смотрелись они рядом. За Митричем виден был хороший задний план часть дымящей бани и угол рубленого сарая, за которым темнела роща, подчёркивая не утраченную ещё свежесть построек.

— Красивое у вас село, Аскольд Дмитриевич! — начала разговор Люба. — Кто-то очень умело его начинал. А давно ли это было? Сколько селу лет? — И ласково улыбнулась, чтобы подбодрить сжавшегося всем нутром Митрича.