А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников

Здесь, для контраста, приведу другой случай из домашней жизни покойного Александра Сергеевича. Был у него камердинер, крепостной его человек [7], который с малолетства находился при нем для прислуги; он вместе с ним вырос и был при нем безотлучно во всех его путешествиях. Грибоедов его очень любил и даже баловал, вследствие чего слуга зачастую фамильярничал со своим господином. По какому-то странному случаю этот слуга назывался Александром Грибовым, и Грибоедов часто называл его тезкой. Однажды Александр Сергеевич ушел в гости на целый день. Грибов, по уходе его, запер квартиру на ключ и сам тоже куда–то отправился... Часу во втором ночи Грибоедов воротился домой; звонит, стучит — дверей не отворяют... он еще сильнее — нет ответа. Помучившись напрасно с четверть часа, он отправился ночевать к своему приятелю Андрею Андреевичу Жандру, который жил тогда недалеко от него.

На другой день Грибоедов приходит домой; Грибов встречает его, как ни в чем не бывало.

— Сашка! куда ты вчера уходил? — спрашивает Грибоедов.

— В гости ходил... — отвечает Сашка.

— Но я во втором часу воротился, и тебя здесь не было.

— А почем же я знал, что вы так рано вернетесь? – возражает он таким тоном, как будто вся вина была на стороне барина, а не слуги.

— А ты в котором часу пришел домой?

— Ровно в три часа.

— Да, — сказал Грибоедов, — ты прав, ты точно, в таком случае, не мог мне отворить дверей...

Несколько дней спустя Грибоедов сидел вечером в своем кабинете и что–то писал... Александр пришел к нему и спрашивает его:

— А что, Александр Сергеевич, вы не уйдете сегодня со двора?

— А тебе зачем?

— Да мне бы нужно было сходить часа на два или на три в гости.

— Ну, ступай, я останусь дома.

Грибов расфрантился, надел новый фрак и отправился... Только что он за ворота, Грибоедов снимает халат, оделся, запер квартиру, взял ключ с собою и ушел опять ночевать к Жандру. Время было летнее; Грибов воротился часу в первом... звонит, стучит, двери не отворяются... Грибов видит, что дело плохо, стало быть, барин надул его... Уйти ночевать куда-нибудь нельзя, неравно барин вернется ночью. Нечего было делать; ложится он на полу, около самых дверей, и засыпает богатырским сном. Рано поутру Грибоедов воротился домой и видит, что его тезка, как верный пес, растянулся у дверей своего господина. Он разбудил его и, потирая руки, самодовольно говорит ему: "А? что?., франт–собака, каково я тебя пришколил... славно отомстил тебе! Вот если б у меня не было поблизости знакомого, и мне бы пришлось на прошлой неделе так же ночевать, по твоей милости!" Грибов вскочил, как встрепанный, и, потягиваясь, сказал ему: "Куда как остроумно придумали!.. есть чем хвастать".

Другой раз, при мне, Грибоедов садится за фортепьяно, у которого одна ножка была без колеса и для подпорки под нее обыкновенно подставляли какой-то брусок... на этот раз бруска не оказалось, и фортепьяно шаталось во все стороны... Грибоедов зовет своего Грибова и говорит ему:

— Ты, верно, опять сегодня играл без меня на фортепьяно?

— Играл немножко... – отвечает он фамильярно.

— Ну, так и есть! А куда девался брусок?

— Не знаю.

— А что ты играл?

— "Барыню"!

— Ну-ка, сыграй...

Слуга, без церемонии, садится за фортепьяно и одним пальцем наигрывает известную песню: "Барыня–сударыня, протяните ножку". Грибоедов прослушал его с полминуты, покачал головою и сказал ему:

— Ах, ты дрянь этакая, понятия не имеешь, как надо играть, а портишь мне фортепьяно!.. По–ш–шел! играй лучше в свайку или в бабки!

Эти два анекдота ясно обрисовывают простодушный характер Грибоедова. Впоследствии этот самый Грибов был вместе со своим господином в Тегеране и в 1829 году, во время кровавой катастрофы, как мне рассказывали, был изрублен вместе с ним.

Известно, что Грибоедов в 1826 году был вытребован из Тифлиса Следственной комиссией по делу 14 декабря; его подозревали также прикосновенным к заговору; он был с фельдъегерем привезен в Петербург и содержался несколько дней под арестом в Главном штабе. Вскоре, однако, он был освобожден, потому что никаких улик против него не оказалось. Я помню его экспромт, сказанный им по поводу этого ареста... вот он:

По духу времени и вкусу,

Он ненавидел слово: раб...

За то посажен в Главный штаб

И там притянут к Иисусу!