А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Что же в действительности представляет собой антропологическое направление в русской философии? Говоря коротко, это тот же самый христианский онтологизм, только обращенный на этот раз в глубину человеческого существа. Если перед Хомяковым и Киреевским стояла задача разработки общих духовно-религиозных и гносеологических основ русской национальной философии – и прежде всего принципа открытости богосозданного бытия мыслящему человеческому духу, – то H. H. Страхов и его единомышленники сосредоточили свое внимание на отношении логического (рационального) мышления к личному бытию человека. Не случайно Николай Страхов назвал одну из своих работ «Мир как целое». Со времен Сократа перед людьми стоит вопрос о познании «двух бездн» – внешней и внутренней, макрокосма и микрокосма. Обе эти размерности сущего бесконечны, только первая – вдаль, а вторая – вглубь. Тайна человека не менее захватывающая, чем тайна вселенной, – антропологическая школа[1138] в русской философии доказала, что и о внутренней реальности (умопостигаемом духовном ядре) тварной личности можно и нужно говорить с христианских позиций. Если старшие славянофилы противостояли в своей методологии в первую голову западному рационализму с его формально-юридическим «захватом» бытия, то русские мыслители-антропологи (сюда бы я отнес также Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева с их религиозными теориями культуры) развивали свои концепции в вольном или невольном споре с более поздним европейским редукционизмом, сводящим феномен человека к власти, к хотению, к обладанию. Дело не в том, читали ли Страхов с Астафьевым Маркса и Ницше – русская мысль второй половины XIX века по существу отличалась от европейской «фаустовской» модернизации человека именно тем, что искала в нем образа Божия, а не образа «танцующей бездны». Совершенно справедливо пишет Николай Страхов: «С появлением христианства человек стал в новые отношения к Богу и природе, именно потому, что человеческая личность получила неизмеримо высокое значение, какого она никогда не имела в древнем мире. Когда Бог явился во плоти и назвал людей своими сынами и братьями, тогда, естественно, для души и мысли человеческой должен был начаться новый период»[1139].

Однако тут возникает вопрос о способе познания внутренней реальности человека. Если мы исходим из идеи человека как создания Бога, несущего в себе его образ (а у святых – и подобие), то как мы можем прикоснуться мыслью к этой – в полном смысле слова запредельной – подоснове нашего «я». Тайна личности – уникальной и не сводимой ни на что другое (имманентного космоса) – поддается рациональному осмыслению не более, чем тайна «большой» вселенной. Более того, при сугубо рациональном (формально-логическом) подходе душа другого человека – и даже духовная глубина моего собственного «я» – становится для меня абсолютно непознаваемой. Другой делается для меня «чужим», а я сам для себя – «другим». В рамках характерного для западного теоретизирования феноменально-позитивистского анализа внутренняя реальность (глубинное онтологическое «я») личности оказывается столь же субъективной конструкцией, как и ее внешняя реальность («не-я»). И чужой мне другого и моя собственная Я-концепция оказываются в таком случае в границах моего трансцендентального Ego. Повторяется драма Сократа: познавая только себя, ты самого себя и убиваешь…

Чтобы выйти из этого заколдованного круга «абсолютного» самосознания, надо преодолеть его пределы. На языке философии это называется метафизическим актом, на языке этики – подвигом. Как писал тот же Страхов, «истина доступна человеку во всем ее величии, во всем сиянии»[1140]. Это возможно только благодаря тому, что верующий разум энергийно двигает (пoдвигает) себя в сторону метафизического света, т. е. утверждает истинное бытие за формальными границами себя самого как вне, так и внутри человека. При этом акт утверждения трансцендентного корня личности, т. е. усилие и умение разглядеть Бога «там, внутри», носит отнюдь не рациональный, а именно религиозный, мистически-волевой характер. Или, если сказать иначе, единственным основанием (ratio) подобного сверхлогического действия является личное чудо – пережитая во мне самом симфония божественного Логоса и сотворенного им мира. И. А. Ильин уже в XX веке удачно назвал такое переживание «аксиомой религиозного опыта».