А ты гори, звезда

— Вот вам донесения Красильникова, — листая бумаги и зачитывая из них выдержки, поучал Макаров. — Точность. Ясность мысли. Превосходное изложение. Зримая картина. Я бы сказал: второй Гартинг. — И махнул рукой. — А вот московские допросы. Дубровинский, видите ли, даже в принадлежности к большевистской фракции РСДРП не признался поначалу. Диву даюсь, что не стал еще долго упрямствовать, выдавая себя за дворянина Познанского. — Он еще полистал бумаги: — Ах, сообразил, что паспорт Познанского хотя и подлинный, да убитому крестьянами принадлежал, от крови всегда лучше подальше. Так-с! А что же ответила мадам Дубровинская? Превосходно! «Не видела мужа с 1907 года, с той поры, как он был выслан за границу». А Никитин? «Видел, но никаких политических разговоров не было!» Отлично! А эта, совместно с Никитиным проживающая? «Познакомилась впервые у Никитина, разговоров вообще не вела». Не скажу, чтобы основательно были эти материалы подготовлены, Нил Петрович! А в тюрьме Дубровинский сколько времени уже находится?

— Четвертый месяц на исходе, — прикинув на пальцах, ответил Зуев. — Вы предлагаете, Александр Александрович, провести дополнительное расследование? Приобщить новые материалы?

— Какие? Заключения врачей о трагическом состоянии его здоровья? Это было уже три года назад, когда его назначили к высылке в Вологодскую губернию. А он жив, понимаете, жив до сих пор. Ходатайство супруги о высылке ее хворого мужа опять за границу? Было тоже тогда, и я поддался на удочку. В этих делах такового пока нет, но, уверяю, оно будет. Не знаю женщины настойчивее мадам Дубровинской. Что еще? Доброжелательное представление градоначальника Москвы? Слава богу, нынче его не последует. Николай Иванович Гучков разумнее Рейнбота и уже целиком повторил заварзинские пожелания. Дело Дубровинского мы вынесем сегодня на заседание, но я прошу вас, Нил Петрович, — Макаров погрозил пальцем, — все сказанное мною намотать себе на ус для дальнейшего. И если к вам в департамент начнут поступать различного рода просьбы упомянутой мадам, врачей или еще кого-нибудь о смягчении административных мер, примененных к Дубровинскому, оставляйте все без последствий. При этом, если хотите, можете ссылаться на меня или на Петра Аркадьевича Столыпина, не входя к нам ни с какими записками.

— Будут ли замечания по предложенному проекту постановления Особого Совещания? — осторожно осведомился Зуев.

Макаров вгляделся в бумагу и вдруг сдернул очки. Толкнул их по столу, покрытому зеленым сукном.

— Позвольте! Почему на три года и с зачетом времени, проведенного Дубровинским по законному разрешению за границей? Вы что, Нил Петрович, в своем уме?

— Да, я вижу теперь… Мне думалось, поскольку нет серьезных улик… И прошлый раз, принимая решение, вы смягчили…

Зуев растерялся, он и сам не понимал, как это все в бумагах получилось.

— Не сравнивайте времена, Нил Петрович, — жестко сказал Макаров и постучал пальцем по кромке стола, — девятьсот десятый год не девятьсот седьмой, либерализму ныне пришел конец. А побег из Сольвычегодска? Кроме того, Дубровинский нас бесстыдно обманывал, он рвался тогда за границу не лечиться, а для того, чтобы принять участие в Лондонском съезде, он рвался к Ленину, с которым связан давно, он рвался к политической борьбе, там, где важно было закрепить верха партии. И я тогда поверил, я тогда был прост, полагая, что прах Дубровинского будет действительно погребен за границей. — Он стукнул кулаком по столу: — Нет! Прах его будет погребен в ссылке! Исправьте проект. Первое: «Выслать Дубровинского в Туруханский край под гласный надзор полиции на четыре года». Второе: «Постановление Особого Совещания от 14 апреля 1907 года о высылке Дубровинского в Вологодскую губернию оставить без исполнения». А енисейского губернатора особо предупредить, что наблюдение за Дубровинским должно быть установлено самое строгое, исключающее у него даже мысль о повторном побеге. До Красноярска отправить по этапу, а там — на усмотрение губернатора.

— Заковать на этапе снова в кандалы как лицо, склонное к побегу? — спросил Зуев, делая карандашом пометки в своей памятной книжке.

Макаров поколебался. Вопрос оказался для него неожиданным.

— Предупредить об этом. Пока — не больше, — ответил он после небольшого молчания. — У него едва зажили прежние раны, — здесь я верю врачам, — и если раны вновь откроются, местные власти с Дубровинским наплачутся. Хватит и нам с вами потом хлопот и забот рассматривать бесконечные протесты и заявления.

2

На последнее перед отправкой этапа свидание с семьей Дубровинский шел в состоянии и физической и духовной изможденности.

Это состояние впервые возникло у него в часы, когда он только что пересек границу. Почему-то не было радости, удовлетворения хорошим началом. Наоборот, вдруг стиснула сердце совсем непонятная тревога. Словно бы ему изменило привычное «седьмое» чувство, помогавшее угадывать слежку и ловко уходить от нее.