А ты гори, звезда

С этим она и уезжала. И не утешала надеждой на близкую волю, а только умоляла: «Держитесь, держитесь, Иосиф Федорович, не падайте духом! Верьте, скоро начнется новый подъем революции и все переменится!» Ему ли не верить в это! Не на его ли обязанности добиваться такого подъема! Но пока огоньки революции все гаснут и гаснут.

Он встал, прижался лбом к холодному стеклу окна. И поразился. Снега уже нападало так много, что под его слоем потерялись все ближние предметы, а белые крупные хлопья, как испуганные чайки, летели и летели над землей. Вчерашняя тусклая осень решительно сменилась всевластной зимой. Сумеет ли пароход убежать от нее? Ах, зачем оттягивала Людмила Рудольфовна свой отъезд до последнего рейса!

Тихо ступая по застланным полынью доскам пола, Дубровинский прошелся по комнате. Вот там в углу, за ситцевой занавеской, ее кровать, занятая у кого-то из соседей. Дед Василий с бабкой Лукерьей удивлялись: «Муж и жена, а спать ложатся врозь. Согласья, что ли, нету? Опять-таки между собой не пререкаются, и всякого добра ему супружница сколько с собой привезла. Любит». Не спорить с ними, приходилось только улыбаться. А «добро» — это главным образом книги и книги. Среди них, сказать смешно, даже руководство по кулинарии знаменитой Молоховец. А к нему в придачу, еще смешнее, набор эмалированных кастрюль… Потом и сама Людмила Рудольфовна, хохоча, разводила руками: «Ну, никак не думала, что летом здесь пищу готовят только на костре, а зимой в русской печи. И там и там, конечно, эти милые кастрюльки сгорят. А Молоховец может еще и пригодиться. В ее рецептах не только бланманже и страсбургские пироги». Менжинская на целых три месяца внесла в этот дом свет и веселый смех.

Ему припомнилось, как ее угощали хозяева щедротами Енисея. Принесли чем-то доверху наполненный большой берестяной «чумачок» и деревянную ложку: «Отведайте». — «Что это такое? — в недоумении спросила она. — Черная икра?» — «Цветом черная, а ничего, вкусная. Да вы отведайте». — «Прямо ложкой?» — «Так, а чем же еще? Ну, калачом поддевайте. К пальцам-то она прилипчива». И после долго смеялась Людмила Рудольфовна над «прилипчивостью» икры и говорила, что, оказывается, в туруханской ссылке жить совсем неплохо, если черную икру здесь, словно гречневую кашу, большими ложками едят.

Да, конечно, летом голодно не было, только надоела смертельно все рыба и рыба, пока грибы и ягоды да кедровые орехи не пошли. Зимой похуже. Но в сытости ли дело? Старожилы не плачутся: тайга-матушка кормит. И вообще ее богатства неисчислимы, окажись они только в руках людей, добывающих эти богатства, а не «прилипай», как черная икра к пальцам, к толстым кошелькам перекупщиков. Ссыльных здесь пугает не голод, не свирепые морозы зимой и не «гнус», таежная мошка с комарами летом, — от всего этого защититься можно, — пугает бессмысленность и пустота медленно проползающих дней.

Он все ходил и ходил по комнате, припоминая то забавные, то драматические эпизоды минувшего лета.

Отлучилась в Монастырское на денек-другой Лукерья Филипповна, дед Василий хотел покликать соседку, справить неотложные домашние дела, а главное — хлеб испечь. Стремясь расположить к себе деда Василия и подчеркнуть, что ей, хотя и городской жительнице, по обязанностям жены, такие дела тоже не чужды, Людмила Рудольфовна храбро заявила, что все заботы по дому возьмет на себя. И действительно, с мелочами она управилась быстро, а затем, сверх программы, заглядывая к Молоховец и пустив в ход привезенные с собою пряности и приправы, приготовила отличное жаркое из диких уток, подстреленных дедом Василием на ближнем озерке, и совсем необыкновенное творожное блюдо, которому никто не смог подобрать достойного названия. Дед Василий ахал восхищенно: в жизни он не едал такого.

Ну, а с выпечкой хлеба получился конфуз. Молоховец ничем помочь не могла, простой крестьянский хлеб не входил в ее рецепты. Замешенное с вечера тесто в квашне никак не хотело подниматься. Может быть, ему холодно? И Людмила Рудольфовна с его, Дубровинского, помощью водрузила квашню на полку, устроенную близ печи под самым потолком, где у хозяйки хранилась разная ненужная под рукой кухонная утварь. Растопила русскую печь и сама прилегла на лавку, просто так, да незаметно для себя и задремала. А лавка оказалась как раз под этой полкой, тесто в квашне разогрелось, поднялось и потекло через край… Боже, что тут было! Дня два помирали от смеха. Смеялся даже дед Василий, хотя укоризненно и покачивал головой: грех над хлебом смеяться.