А в городе звёзд не видно…

— Я закурю? — спрашивает, просто чтобы забить чем-нибудь вязкую тишину. Руки тянутся к карманам брюк, взгляд упирается в подоконник, прикрытый тонкими цветастыми занавесками. Непривычно видеть их по эту сторону окна.

— На улице уже холодно. Не открывай, — растерянно бормочет она, видимо, успев перехватить его взгляд в сторону окна. Отворачивается, изображая заинтересованность чем-то на своём столе.

От злости руки трясутся и не сразу справляются с колёсиком зажигалки. Интересно, она правда не замечает, насколько он вне себя последние несколько дней? Или просто предпочитает не замечать? Так же, как они оба предпочли прикинуться, будто не ебались на этой самой кровати месяц назад.

— У тебя есть идеи по поводу расстановки пар? — бросает через плечо коротко, приглушённо, будто боится спугнуть его слишком громким голосом.

Воздух наполняется терпким сигаретным дымом. Ему резко становится слишком плохо, чтобы продолжать бояться испортить всё ещё сильнее.

— Да. Есть несколько идей, — с губ срывается злобная усмешка и он замечает, как от его тона она испуганно дёргается.

Злость заполняет лёгкие кипящей смолой, расползается по венам смертельным ядом, пожирает мозг огромным паразитом. Злость управляет его мышцами, вырабатывается иммунной системой и даже заполняет член, обеспечивая болезненную эрекцию.

Потому что всё их прекрасное равновесие полетело к чертям, стоило появиться третьему. Тому, над чьими шутками она тоже смеётся, и всегда как будто немного громче, дольше, ярче. Тому, кому улыбается и посылает взгляды украдкой, смущаясь уж слишком часто, сильно, наигранно.

Про того она не говорит «мы просто друзья». Не говорит вообще ничего, как если бы не происходило никаких событий, приводящих его сейчас в лютую, неконтролируемую ярость. И это бесит ещё сильнее, ведь это молчание должно было оставаться принадлежащим только им двоим.

А она должна была принадлежать только ему и никому больше.

Его взгляд скользит по тонкой, хрупкой фигуре. Со спины она напоминает ребёнка: острые плечи и локти, узкие бёдра, худенькие ноги. Светлые волосы распушились и забавно торчат во все стороны. Белоснежная рубашка кажется ей настолько большой, что воображение услужливо подкидывает мысль о том, что его рубашка смотрелась бы на ней примерно так же.

Он громко выдыхает и тушит сигарету. Возбуждение становится настолько явным, что ей достаточно просто обернуться, чтобы заметить как брюки топорщатся бугром.

Но она не оборачивается, а у него внутри разрастается самая настоящая тьма, способная уничтожить всё живое. Чёрная субстанция питается его злостью, его неконтролируемым, постоянно неуместно возникающим желанием снова поиметь её любой ценой, его самообманом, вскрывающимся каждый раз, когда пальцы обхватывают до сих пор хранящуюся в кармане заколку.

— Думаю, можно поставить вместе вот этих, — он подходит к ней и останавливается прямо за спиной, пальцем наугад указывает на какие-то фамилии из лежащего на столе списка. Теперь всё стало идеально: от неё пахнет книгами, персиком и сигаретами. Его сигаретами.

— Но они уже…

— Не важно, — перебивает её, громко выдыхает прямо на ухо, почти стонет. Одно быстрое движение вперёд и он вжимается в неё всем телом, перехватывает рукой поперёк живота, не позволяя от неожиданности упасть прямо на заваленный чем попало стол. Напряжённый член упирается ей куда-то в район поясницы, дыхание сбивается, а свободная ладонь осторожно поглаживает её пальцы, до сих пор сжимающие тот самый карандаш.

«Ты не представляешь, как мне это нужно» — хочется сказать ему.

«Ты не представляешь, как сильно я тебя хочу» — пульсирует синхронно в висках и внизу живота.

«Ты не представляешь, насколько мне дорога» — необходимо услышать ей, чтобы перестать дрожать с ним в унисон.

— Расстегни, — собственный шёпот кажется ему незнакомым и инородным, пока пальцы теребят маленькие непослушные пуговки на её рубашке, на которые не хочется тратить своё время. Губы обводят контур мочки, еле касаясь, опускаются чуть ниже, оставляют мимолётные поцелуи вдоль шеи, пока не упираются в хлопковый воротничок. Выходит оттянуть его вбок достаточно, чтобы тут же прижаться к плавному изгибу около ключицы и прикусить нежную кожу зубами, посасывать её, усердно облизывать.

Должны остаться следы. Очень много следов. Он хочет каждым своим прикосновением клеймить её кожу, как калёным железом.

Замечает, как её руки тянутся вверх, расстёгивают рубашку. Так долго, что хочется застонать от нетерпения, просто рвануть тонкую ткань, наслаждаясь звуком скачущих по полу пуговок. Но это будет совсем не то. Тут — покорность, податливость, немое согласие со всем, что ему взбредёт в голову с ней сделать.

Власть. Иллюзия власти.

Потому что в следующий раз, когда она будет флиртовать с другим, ему всё равно останется только сжимать кулаки от злости и вспоминать, как она снова позволила себя выебать.