А в небе стрижи

Он бежал ещё какое-то время, кажется, даже окликнул Лёху, ожидавшего его. Но потом всё закружилось, в ушах засвистело, заставляя Саньку искать глазами источник странного шума. Если бы Рыжий ушёл дальше, они бы его не дождались, потому что вертолёт, зависший над долиной, уже подобрал основную группу.

Лёха, маленький крепыш, взвалил Саньку на плечо, подобрал его автомат и как-то смешно побежал к вертолёту. Принявшие его на борт бойцы засуетились – командир был без сознания. Лицо позеленело. Из руки, пробитой навылет в области двуглавой мышцы, ручьём вытекала кровь.

Они наложили жгут, даже нашатырным поводили перед носом, но Санька не реагировал. Доставив его в госпиталь, парни сиротливо приткнулись рядом – это первое серьёзное ранение в их группе.

В операционной, где ему после сшивания влили чужую кровь, Саньку начало бить такой крупной дрожью, что бывалые и, в общем-то, нехилые ассистенты еле удерживали парня на столе. Потом будут разбираться, почему произошло такое, только Саньке в тот момент было уже хорошо.

В своём сознании он укрылся в толстой бетонной трубе и полз к выходу из неё, зная, что там, куда он стремится, тихо, тепло и солнечно. Но из другого конца трубы послышался детский голос. Нет, не голос… кряхтение грудного ребёнка.

Как Санька расслышал его, он не знает, но, обернувшись, увидел, что голова ребёнка застряла среди спутанных проводов нескольких мин. Он развернулся, опираясь на руку, отчего она зажглась болью, и пополз к ребёнку. Тот глядел на него зелёными, как весенняя трава, глазками и ждал помощи: уж слишком тоненькие у него были ручки, чтобы убрать провода.

Санька развёл их, и малыш, спокойно задышав, перевернулся, а потом, скатившись в лужу, засмеялся. Но вдруг грудь Саньки пронзил удар, от которого свет в другом конце трубы погас, – он провалился в темноту.

А в это время в обыкновенном роддоме радовались и гинеколог, и акушерки: ребёнок, запутавшийся в пуповине, которая трижды обмотала его вокруг тоненькой шейки, появился на свет и наконец-то закричал.

– Было бы нам на орехи, если бы задохнулся… Это ведь обкомовский малый…

– Хорошо, что родился! Просто очень хорошо! Потому что других детей у неё может и не быть, – сказал гинеколог, знавший, что резус крови отрицательный.

ГЛАВА 15

– Коньяк с вас, Михаил Никифорович, за пограничника, – сказал врач сидевшему на кровати мужчине, который как простой смертный успокаивающе поглаживал жену по плечу.

– Почему пограничника? – спросил тот, хотя понял, что родился мальчик.

– Потому что сегодня День пограничника, – ответил улыбающийся доктор. – На календарь давно глядели?

– Господи, посевная сейчас – я на небо гляжу, а не на календарь. Лидия, коньяк в машине. Скажи Толику – пусть принесёт. И не только бутылку! – крикнул он уходившей вслед жене.

– Дочка как? – вроде бы по-мужски твёрдо спросил Михаил Никифорович, но голос всё же дрогнул.

– Хорошая у вас дочка: лишнего не капризничала, только всё Сашу какого-то звала, – с улыбкой произнёс врач, привыкший к разным высказыванием рожениц.

– Это она отца ребёнка звала. Он там сейчас… воюет – привычно соврал мужчина, который и сам начинал верить в то, что Санька приедет после войны.

Но тут вернулась Лидия с водителем, который тащил огромный пакет. Михаил взял его и, поблагодарив доктора ещё раз, вручил ему гостинцы:

– Выпьете за здоровье нашего внука.

– Да что с ним станется: три шестьсот, пятьдесят два сантиметра ростом. Завтра утром принесут на кормление – сегодня мамочка пусть отдохнёт.

– До свидания, – улыбнувшись, Лидия за руку потащила мужа домой: ей не терпелось скорее приготовить комнату для Алёнки с малышом.

Она сейчас знакомой женщине позвонит, та поможет ей влажную уборку сделать, вечером сам Миша кроватку соберёт, а ещё все пелёнки надо перестирать. Дел-то сколько…

– Миш, а ведь ты дед! – засмеялась радостно женщина. – А я бабушка.

Только чувствовала она себя молодой и полной сил, готовой перевернуть мир.

ГЛАВА 16

Санька поправился быстро. «Заживает как на собаке», – думал он, вспоминая странный сон, хотя врачи сказали, что у него была клиническая смерть. Они пытались объяснить ему, что иногда кровь той же группы, что и у пациента, не подходит по каким-то параметрам и что в будущем ему лучше не переливать чужую кровь, а ещё лучше – вообще не получать ранения.

Он отказался от положенного ему отпуска. Здесь вроде как семья… И снова закрутились боевые будни. Санька поймал себя на мысли, что убить собаку всё-таки, наверное, труднее, потому что она доверяет человеку. Тут же люди, с которыми он сходился в рукопашной, ненавидели его и не скрывали этого. Если он не успеет опередить, значит, убьют его, провернув нож в сердце. А он пока умирать не хотел, хотя в глазах иных бойцов видел полное отсутствие жизни.

Нет, они не трусили и не боялись. Им было всё равно. И смерть находила случай прибрать таких, словно она уже жила в их телах, – оставалось только наколоть их на штык или подставить под пулю.