…А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками

А Иезавель еще жива, ее час пробьет позже, но жребий ее еще страшнее: она будет выброшена из окна по приказу израильского царя Ииуя — «И сказал он: выбросьте ее. И выбросили ее. И брызнула кровь ее на стену и на коней, и растоптали ее»[5]. И когда пошли хоронить ее, «не нашли от нее ничего, кроме черепа, и ног, и кистей рук»[6]. Узнав об этом, Ииуй провозгласил, что сбылись слова Яхве, которые он «изрек чрез раба Своего Илию Фесвитянина, сказав: на поле Изреельском съедят псы тело Иезавели; и будет труп Иезавели на участке Изреельском, как навоз на поле, так что никто не скажет: это Иезавель»[7].

В «Илиаде» на это библейское проклятие эхом отзывается жалоба Андромахи: «а ныне у вражьих судов, далеко от родимых, черви тебя пожирают, раздранного псами, нагого!»

Случаи, когда в «Илиаде» звучат строки о бродячих собаках, а таких там много, все имеют отношение к участи героев, брошенных без погребения (я оставляю в стороне сцену, где старик Приам упоминает о тех, кто «кровью упьются» его и лягут «при теле его искаженном», кто осквернит «стыд у старца убитого», — о собаках, которых он «вскормил при… трапезах» со своего стола, поскольку из этих слов явственно следует, что имеются в виду собаки отнюдь не бродячие), но среди них видение Андромахи, несомненно, самое конкретное, одно из тех немногих, которые позволяют наглядно представить себе этих псов, занятых подобным пиршеством, к примеру, такими, как они представлены (разумеется, в совсем ином контексте) на фотографии в одном произведении, посвященном Индии, а опубликованном в Японии в 1976 году.

Фамилия фотографа в том документе, которым я располагаю, не названа, зато снимок сопровождается следующим пояснением: «Трупы, которые не подверглись кремации, уплывают по реке, и течение прибивает их к берегу острова. Там их пожирает стая собак, но никто не обращает на это внимания. Кремации не подлежат те, кто погиб в катастрофе, а также малолетние дети» (последнее утверждение я оставляю на совести его автора).

На фотографии запечатлено нагое тело, прикрыты только бедра, опоясанные куском красной ткани. Труп слегка раздут, испещрен темными пятнами, притом он служит добычей и птицам, и псам, то есть изображение как нельзя лучше может служить иллюстрацией темы проклятья, традиционного как у евреев, так и у греков. Птиц на снимке две, повидимому, это вороны, собак тоже две, их феральность не подлежит ни малейшему сомнению, по виду же они точь-в-точь австралийские динго. Один пес, почти полностью черный, занимает передний план фотографии, левой задней лапой он разгибает ногу мертвеца, сам же в это время обгладывает его стопу. Что делает желтовато-рыжая собака на втором плане, рассмотреть труднее, но, судя по всему, она набросилась на правую ягодицу трупа или, может быть, на его правую руку, невидимую на снимке.

Литературу, построенную на вымысле, оставим в стороне, хотя там сцены пожирания мертвых тел собаками успели стать общим местом, что до литературы документальной, репортажной, я не знаю в этом жанре ничего, что достигало бы такой степени ужаса и такой реалистичности, как одно из произведений Джона Рида.

Действие происходит в 1915 году в Лознице, там, где Сербия граничит с Боснией и Герцеговиной, в то время оккупированной Австрией. Сербы и австрийцы только что схлестнулись над долиной реки Дрины, на лесистых хребтах горного массива Гучево, сражение длилось сорок пять дней, фронт растянулся на пятнадцать километров, исход битвы оставался сомнительным — изначально поражение терпели сербы, потом австрийцы отступили после того, как их самих разбили под Вальево, а итог всего этого Джон Рид оценивает в 100 000 мертвецов. Через несколько недель после окончания боев американский журналист посетил это бранное поле в сопровождении сербского офицера. Он записывает, что с вершины горы Гучево видны «сияющие башни и дома австрийского города Зворник». (Все приводимые здесь цитаты Джона Рида взяты из его книги «Война на Балканах», в 1966 году переведенной на французский Франсуа Масперо.) Автор и его проводник шагали «по толстому ковру из трупов», временами ноги проваливались, увязая в гниющей человеческой плоти, и тогда «слышался хруст костей». «Стаи полудиких собак рыскали по лесной опушке», — отмечает Джон Рид. Два пса грызлись между собой, клыками «оспаривая друг у друга нечто, наполовину вырытое из земли». Одного из них серб пристрелил, «другой с лаем метнулся за деревья, и тут из чащи окрестного леса ему вдруг отозвался протяжный вой, мрачный и плотоядный, он несся над всей многокилометровой линией фронта».

«Когда нужно выразить непереносимое страдание и боль, никакой человеческий голос, — со своей стороны, замечает Малапарте, — не сравнится с собачьим. Собачий голос сильней самой возвышенной музыки выражает мировую скорбь».