А завтра — весь мир! (ЛП)

Если мы находились при исполнении служебных обязанностей, требования дисциплины строго соблюдались, но если нет — в пределах ограничений военных или гражданских законов наших наставников нисколько не волновало, чем и как мы развлекались. Доктор Арнольд из Регби [4] до Австро-Венгерской империи так и не добрался, поэтому командные игры нам оставались совершенно неизвестны, единственным обязательным видом спорта являлось плавание, а что касается нашего морального облика — всё ещё тщательно соблюдался старорежимный кодекс чести. Наша главная обязанность за воротами Академии — блюсти честь и достоинство дома Габсбургов и его офицерского корпуса.

Нам ещё лишь предстояло стать офицерами, но как часть формы для выхода мы носили нечто вроде оружия, цоглингсабель — «учебную саблю», слишком короткую для настоящей сабли, но слишком длинную для кортика. И она служила не просто украшением — никто не сомневался, что мы сумеем ей воспользоваться, чтобы поквитаться за любое серьёзное оскорбление правящей династии или чести офицера.

Насколько оскорбление серьёзно, предоставлялось судить нам самим или общественному мнению. Если кто-то не наказал бы обидчика, он мог предстать перед судом чести и быть изгнанным с позором, как это случилось через несколько лет с мичманом в Триесте, когда пьяница в ночном трамвае схватил его саблю. Но если ошибиться, можно попасть в гражданский суд по обвинению в убийстве. Однако, если отбросить кодекс чести, отношение наставников к нашим развлечениям вне службы по нынешним понятиям выглядело ужасающе небрежным.

Не совсем то попустительство, какое имело место в Военной академии Марии-Терезии в Винер-Нойштадте в 1850-е годы, когда одна из инструкций предписывала: «Все кадеты должны быть трезвыми хотя бы один день в месяц». Но я хорошо помню висевшие в вестибюле правила поведения, включая следующие: «Кадетам надлежит помнить, что уделяемое даме внимание может не увенчаться взаимностью, но тем не менее привести к осложнениям с мужьями или женихами. Кадеты обязаны самостоятельно оплачивать полную стоимость лечения заболеваний, полученных при посещении неподобающих увеселительных заведений».

Некоторые семнадцати-восемнадцатилетние кадеты с третьего и четвёртого курсов были неплохо осведомлены о подобных заведениях и с удовольствием их посещали. В Фиуме, тогда оживлённом городе, имелось множество разного рода развлечений. Он был не только вторым по величине морским портом двуединой монархии — с переполненной и ужасающе грязной гаванью (в этой части Адриатики почти нет приливов), но ещё имел честь представлять всё морское побережье Венгерского королевства — четыре километра в общей сложности.

Население состояло в основном из итальянцев и хорватов, но по австро-венгерскому соглашению 1867 года город отошёл в подчинение Будапешту как corpus separatum — отдельный субъект земель королевства святого Стефана, хотя ближайшая венгерская территория находилась на расстоянии нескольких сотен километров, если ехать по железной дороге через Хорватию и Словению.

Городу пытались придать максимально возможное сходство с Будапештом, и хотя в 1900 году всё венгерское население составляли губернатор и несколько сот чиновников, венгры уже приступили к преобразованию города на свой лад — то есть постепенно создавали для невенгерских жителей населения столько сложностей, что либо им это надоедало и они покидали Фиуме, либо сдавались и учили прекрасный, но дьявольски трудный венгерский язык. В городе уже установилась яркая, шумная, почти восточная атмосфера, как в Будапеште — нечто среднее между Мюнхеном и базаром в Каире.

И город действительно бурлил, потому что в те дни Фиуме был удивительно оживленным и процветающим портом, справлялся почти со всей морской торговлей королевства Венгрия, которое проводило собственную тарифную политику и уже несколько десятилетий накачивало город деньгами, чтобы сделать его конкурентом Триеста.

Каждый год примерно с конца июля на пристань прибывали железнодорожные вагоны, и золотой поток пшеницы из обширных земельных пространств венгерской пусты [5] заполнял трюмы ожидающих судов. К августу гавань была так забита судами, что можно было пересечь её, не намочив ноги.

И это не образное выражение. Однажды по затее Макса Гаусса мы попытались, и проделали весь путь за пять минут, хотя это и означало, что кое-где пришлось с риском для жизни перескочить с одного бушприта на другой, кое-где переползти с реи на рею, по палубе одного британского парохода за нами погнался боцман, размахивая кочергой и клянясь, что вырвет у нас, молодых нахальных петушков, кишки и намотает на кочергу.

Потом, примерно в ноябре, поток зерна иссякает и его место занимают другие предметы венгерского экспорта. День за днём мы наблюдали, как они карабкаются вверх по сходням кораблей, пришвартованных в гавани Рива Сапари — оборванные, тощие, нередко с босыми грязными ногами, на плечах узлы с убогими пожитками — излишки сельского населения великой Венгрии.