А жизнь продолжается

Это был их первый большой прием. На крестинах в усадьбе бывали только крестные и пастор со своею супругой, теперь же приглашения разослали во все концы, и гостей собралось порядочно. Однако расшевелить их оказалось не так-то просто. В чем же дело? Мужчины были не во фраках, зато дамы надели самые свои нарядные платья, среди них особенно выделялась фру Лунд, красивая жена доктора, обычно она по гостям не ходила, а вот сегодня пришла. Угощения было вдосталь, вина — в изобилии, на служанках, что обносили гостей, белые крахмальные передники. Стол накрыли в зале с тиснеными обоями, подали шампанское, хозяин дома произнес речь, вслед за ним произнес речь судья, но скованность и принужденность не исчезали. Странно, ведь сам Гордон Тидеманн был оживлен и находчив и прекрасно исполнял свои хозяйские обязанности, а фру Юлия была просто безупречна в роли хозяйки. Присутствие пастора никоим образом не стесняло общество, напротив, он был обходительнейшим и любезнейшим собеседником. А может, все испортил аптекарь Хольм, которому, как всегда, было наплевать на правила хорошего тона?

Он явился к ним в самом развеселом настроении. Видно, перед выходом из дому он наведался к себе в погреб, да еще завернул по дороге в гостиницу. Хольм жил холостяком, как и хозяин гостиницы, оба родом из Бергена, их водой было не разлить.

Но разве собравшихся убыло, оттого что аптекарь Хольм явился в приподнятом и веселом расположении духа? И вообще, ему чуждо мещанское здравомыслие. Его соседкой по столу оказалась старая хозяйка, наверное, это было не очень продуманно, за обедом они сблизились самым что ни на есть тесным образом.

Пастор ничуть не чинился и вел себя запросто; жил он в ужасной бедности, носил прохудившиеся ботинки и потертый сюртук, зато щеки у него были претолстые, а на голове седая грива. Он был не прочь пошутить и помнил уйму забавных историй. Когда он смеялся, все его круглое добродушное лицо собиралось в морщинки, почему адвокату Петтерсену удалось единственный раз в жизни сострить, назвав пастора Смехолетто. «Чтоб Петтерсен да сострил? — удивился, узнав про это, аптекарь. — Будьте уверены, он это где-нибудь вычитал!» Адвокат Петтерсен отличался маленькой, несоразмерной с длинным туловищем головой, и пастор, услыхавши про Смехолетто, изрек: «А сам-то он… просто Чубук!» Не то чтобы очень остроумно, но все же довольно метко, так за адвокатом это прозвище и осталось. Пастор Уле Ланнсен был невеликий оратор и не произносил вдохновенных проповедей, но это его не печалило. Нередко церковь стояла почти пустая, потому что народ устремлялся на молитвенные собрания в частных домах, послушать странствующих проповедников. «Это они глупо делают, — говорил пастор Ланнсен, — в церкви сейчас так хорошо, ведь мы поставили печку».

Пасторша была милая миниатюрная женщина, к тому же приятной наружности; совсем молоденькая, она чуть что, и сразу краснела. Может, оно и дурно так говорить, но это чистая правда: в лице у нее было что-то птичье, от голубя. Она держалась тише воды и ниже травы, однако зоркие глаза ее решительно все примечали.

— Аптекарь, да сидите же смирно! — говорит старая хозяйка своему кавалеру.

— Есть сидеть смирно!

— Иначе, — смеется она, — придется мне пересесть.

— Тогда я последую за вами!

Пасторша покраснела.

Судья рассказывает о допросе Тобиаса, того самого погорельца.

— От них ничего не добьешься, они до того боятся сболтнуть лишнее, что начинают нести всякую околесицу. Как вам понравятся следующие вопросы и ответы — это я сейчас допрашиваю дочь Тобиаса, я хочу знать, где был ее отец, когда она обнаружила, что в доме пожар. Я спрашиваю со всею благожелательностью: «Где ты нашла отца, когда пришла предупредить о пожаре?»

«Он спал», — отвечает она.

«В светелке?»

«Да».

«Он лежал раздетый? Разве он перед тем не выходил из дому?»

«Нет».

«А откуда ты знаешь, что твой отец спал?»

«Он зевал».

«Ты хочешь сказать, он храпел?»

Тут она испугалась, решила, что я ей подстроил ловушку, и потому твердо стоит на своем: отец зевал — при том что он спал. Больше я ее не допрашивал. Дело в том, что они заранее условились, кому что говорить, но, когда им пришлось давать объяснения, тут они начали путаться. Отец скорее всего вернулся домой и прилег, но еще не заснул, однако это еще не значит, что поджег именно он. А девочка славная, и смотрела умоляющими глазами. Мне ее было искренне жаль.

— У меня в прислугах ее сестра, — сообщает аптекарь. — Прямо пила зубастая, пилит нас всех с утра и до вечера.

Общий смех.

— Зачем же вы тогда ее у себя держите?

— Ну-у, она служила в гостинице и научилась кухарить, мне ее уступил хозяин. Она, чертовка, хорошо готовит.

Старая хозяйка:

— Бедный вы, бедный, коли вас пилят с утра до вечера!

— Представьте себе. К тому же она еще и вольтерьянка.

— Вольтерьянка?

— Она насмехается над своими домашними, потому что те ходят на молитвенные собрания. Ни разговаривать с ними не хочет, ни видеть их.

— И что вам только приходится выносить! — улыбается старая хозяйка, от вина щеки у нее разрумянились, и это ей к лицу.