А жизнь продолжается

Тут, надо полагать, аптекарь нечаянно задел ее под столом, она привскочила было, но, коротко охнув, плюхнулась обратно на стул.

Судья продолжает:

— Тяжелая это обязанность допрашивать бедноту. Наверное, с моей стороны это малодушие, но обычно я перепоручаю допросы своему помощнику. У него лучше получается, он родом из Трённелага.

Адвокат Петтерсен поправил очки и с улыбкой заверил присутствующих, что и ему доводилось быть помощником судьи и что в подобных обстоятельствах ему было не менее тяжко исполнять судейские обязанности, хотя он и родом из Трённелага.

— Ах вы, горемычный! — снисходительно отозвался аптекарь.

Все заулыбались, адвокат и тот расплылся в добродушной улыбке.

— Наверное, любому человеку более или менее тяжело производить дознание, — заметил пастор. — Вот мы и уклоняемся.

Адвокат:

— А уж вы, духовенство, и подавно отличаетесь. Как подумаю, какие вы произносите надгробные речи… казалось бы, вот вам удобный случай обратиться со словами увещания…

Пастор:

— К покойнику?

— А вместо этого умершего расхваливают, умершего превозносят.

— Ну-у, — протянул пастор. — Конечно, нам случается и переусердствовать. Но ведь покойный уже нас не слышит, вот мы и пытаемся хоть как-то утешить родных и близких. На что это было бы похоже — отчитывать труп? Пусть покойный сам держит за себя ответ там, куда он попал! Призывать же его к ответу здесь было бы дерзостью по отношению к Богу.

Адвокат:

— Утешать родных и близких? Даже когда они рады-радешеньки, что он отправился на тот свет? Прежде всего я имею в виду беззастенчивые дифирамбы государственным лицам. Уж в этом-то вам участвовать не пристало.

Пастор тихо говорит:

— Несомненно, в ваших словах что-то есть. Но для человека, имеющего по этой части маломальский опыт, все не так просто. Бывает, муж и жена живут как кошка с собакой, но, когда один из них умирает, другой приходит с целым коробом восхвалений и просит меня о посредничестве.

— Ох, неужели мы и в самом деле такие? — восклицает жена судьи. — Я хочу сказать, неужели мы, люди, настолько презренны и жалки?

Пастор:

— Конечно же, не настолько. Во всяком случае, это важно детям, то, что их мать или отца помянут при погребении добрым словом. А поставьте себя на место детей, если б все было наоборот.

— Все равно бы я в этом не участвовал! — заявил адвокат.

— Так у вас нет детей! — ввернул аптекарь.

— Нет! Нет! — вскричали разом несколько дам. — Пастор прав!

Фру Юлия слабо улыбнулась:

— Пусть и у нас, Гордон, будет так же: пусть произнесут достойную надгробную речь хотя бы ради детей, по крайней мере, выберут то, что заслуживает упоминания.

— Согласен, Юлия! Твое здоровье!

Докторша спрашивает мужа, который сидит напротив:

— Как ты думаешь, где сейчас наши мальчики?

Доктор:

— Опять ты за свое!

— Просто я беспокоюсь, — беспомощно улыбается докторша. У нее очаровательное лицо и белоснежные зубы.

— Наверняка они снова на шхуне и лазают по снастям, — поддразнивает ее муж.

— Мальчишки народ крепкий, — замечает судья.

— Вот и я так говорю! — подхватывает доктор. — Но моя жена не спускает с них глаз.

Старая хозяйка встает из-за стола и, легонечко опираясь о спинки стульев, направляется к выходу. Никто не обращает на это внимания, кроме пасторши, которая прямо побагровела.

Фру Юлии хочется успокоить докторшу:

— Позвоните домой и узнайте, что с вашими мальчиками.

В большой гостиной сервировали кофе с ликерами, но особого веселья это не внесло. Гордон Тидеманн был разочарован: на черта тогда закатывать такие обеды! Из гостей слова лишнего не вытянуть, казалось, ничто не производит на них впечатления. Он решил их больше не приглашать.

Общество несколько оживилось, когда подали виски, у гостей развязался язык, мужчины заговорили громче, но хоть бы кто-нибудь упомянул о главном и очевидном: о празднестве, устроенном в старом дворце, о великолепном приеме, угощении, старинном серебре. Даже доктор, который родился и вырос в состоятельной семье и должен был бы знать толк в подобных вещах, и тот сидел как ни в чем не бывало.