А жизнь продолжается

— О, аптекарь знает, как втереться в доверие к дамам! — И, показав на бланк для приезжих, хозяин сказал: — Не добавите ли вы также и род ваших занятий?

— Я и забыла, — сказала она. И снова вздела на нос пенсне и стала писать, а рот у нее тем временем не закрывался: — Занятия мои самые разные. На мне и лавка, и почта, и отдельный маленький домик для приезжающих, а еще у нас свое хозяйство, а брат мой — староста, и всегда им был, сколько я помню. Так что благодаря Господу у нас есть все, что нам требуется в пределах наших скромных желаний, а о большем мы и не просим. А теперь не взыщите, если я вас кое о чем спрошу: знаете ли вы здесь, в Сегельфоссе, человека по имени Август? Ясное дело, здесь, наверно, не один человек с таким именем, только он пришлый.

— Я знаю, о ком вы, и я с ним знаком, — ответил аптекарь.

— Вон как, значит, он здесь, жив-здоров и все такое прочее?

— И все такое прочее. Он тут прихворнул и несколько дней пролежал в постели, но теперь, похоже, вот-вот встанет на ноги. Вы найдете его в усадьбе.

— А чем же он занимается?

— Он подручный у консула, он много чего умеет.

— Да уж, чего только он не умеет! Но как же это замечательно, что я нашла его и не проездила попусту. Ну а теперь, раз уж я начала вас выспрашивать: доктор Лунд и его супруга и все семейство, как они, хорошо поживают?

— Хорошо поживают.

— Потому как фру Лунд, она из наших краев и выросла у меня на глазах, я помню ее совсем еще крохой. Родители ее, те так и живут в нашем селении, живут себе помаленьку. А доктор Лунд, он же был у нас несколько лет доктором, он и женился у нас, и всякое такое. Ну, это само собой. А к Августу у меня, стало быть, надобность, а лучше сказать, дело, потому я о нем и спрашиваю, и других причин и оснований у меня нет.

Она болтала без умолку. А напоследок сказала:

— Ну что же, могу я теперь получить мою комнатку? Я должна привести себя маленько в порядок и выпить чашку кофе, потому как на пароходе это было не кофе, а пойло. Я забыла спросить, сколько стоит комната…

XXIII

Август провел в постели целую неделю, но из опасения, что он не вполне оправился от последствий неумеренного возлияния, доктор намерен продержать его на постельном режиме еще несколько дней.

Болеть у Августа ничего не болит, крестные сестры его обихаживают, занимают разговорами, вместе с ним молятся. Это почти как молитвенные собрания.

Но не может же он лежать здесь до бесконечности! Разве он не обещал консулу закончить дорогу в срок? Теперь этот срок просрочен, ограда не поставлена, железные прутья так возле пропасти и валяются, а сам он валяется на кровати!

Дороги судьбы чертовски извилисты, как говорит Соломон.

Он посмотрелся в зеркало и нашел, что похудел, а ведь он сделался религиозным, чтобы ему стало лучше, чем раньше, чтобы благоденствовать. Если он не может подняться с постели и хорошо выглядеть, какой тогда смысл в крещении и во всем остальном? Если он будет лежать здесь и состарится еще на несколько недель, какой в этом прок и что на это скажет Корнелия?

Быть религиозным — оно неплохо, только смертельно скучно. Ни кусочка проглотить без того, чтобы не прочесть сперва благодарственную молитву, ни послать за лавочниками, чтоб лежа перекинуться с ними в картишки. А что ж тогда можно? Вдобавок сестры пеняли ему за то, что он часто бреется, дескать, все это мирская суетность. Ну где им понять мужчину, полюбившему девушку! Спору нет, до крещения ему жилось не в пример легче, а ведь он и тогда ревностно помышлял о Боге и то и знай клал кресты.

Совсем без дела он оставаться не мог и потому исправно помечал зарубками спинку стула и по нескольку раз на дню осматривал и чистил свой револьвер.

— А ну, бросьте дурить и отдайте мне мою одежду! — командовал он.

— Нам нельзя, — отвечали крестные сестры.

— Я буду кричать, — грозился он. — И чертыхаться, да так, что вам обеим небо с овчинку покажется!

— Ты что, рехнулся? Лежи-ка спокойно, мы позвоним по телефону и спросим у доктора.

День за днем они утихомиривали его и обманывали ради его же блага: то говорили, что доктора нету дома, то, что доктор рассердился и велел им привязать Августа к кровати.

Чего доброго, эти чертовы куклы и вправду позовут себе кого-нибудь на помощь и привяжут его! Он переменил тактику.

— Вы правы, — сказал он, — это испытание, которое я должен выдержать, я еще слишком грешен, чтобы встать на ноги!

Теперь он не только при сестрах, но и даже наедине усиливался продвинуться и укрепиться в вере и подвергал себя телесным мукам и наказаниям. По ночам он нередко плакал, и бил себя по лицу, и до боли щипал свое грешное тело. А наутро спрашивал себя: ну и к чему это все, если она опять мне приснилась?

Он попробовал схитрить:

— Уж сидеть-то в постели мне, наверно, можно, отдайте-ка мой пиджак!

Сестры не уступали ему в хитрости, они сказали:

— Мы дадим тебе шерстяное одеяло.

Он заскрежетал искусственными зубами:

— Вы что, хотите, чтоб я сидел тут как шут гороховый! Нет уж, тогда лучше я буду лежать!

А про себя подумал, что выпрыгнет завтра в окно и без пиджака.