А76 (сборник)

Часть 2.

Апологетика

Тиха украинская ночь в северном Казахстане. Только перегавкиваются где-то в Корейском посёлке Гончие Псы: не догоняют, бедолаги, что обречены стать украшением праздничного стола или зимним головным убором. В туманной дали за Теплицами ползёт по мосту через Тобол поезд из тридцати трёх литерных вагонов. А под моими окнами матерится очередной Вечный Студент: кроет непотребными словесами ЕНТу учёбу и тупицу-декана до десятого колена со всеми деепричастиями.

Звёзды – огромные, как бильярдные шары. Мигают. Щекочут ресницами.

Невозмутимая среднеазиатская луна, лопнув, как перезревшая дыня, истекает сладковато-жёлтым светом. Бредёт по пустынной, залитой лунным светом, площади полицейский патруль. Скрипит под толстыми полицейскими подошвами ледяное кружево подтаявшего днём и вновь прихваченного морозцем снега. Ностальгический шум отчалившего в мифическую Московию поезда оседает матовой патиной на знакомых с детства тополях и клёнах.

Мне не спится. Я только что окончил писать, погасил настольную лампу и смотрю в окно. Пьяненький студент свернулся калачиком на скамье и уснул. Ему снятся тяжёлые алкогольные сны, он вздрагивает и дёргает ногой…

А на другом конце города в своей мягкой постельке под тёплым ватным одеяльцем спит Мелкий Бес, и снятся ему мелкие, как бисер, бессмысленные сны – лёгкие и безопасные, словно бритва «Жиллет».

Часы на стене бьют полночь.

Полная и окончательная кин-дза-дза…

Мне не спиться. Я не пью спиртного с 19 августа 1991 года. Холодной и склизкой жабой прижалась к сердцу немая тоска. Тревожный лунный свет заливает мою спальню и в этом доэлектрическом, допотопном освещении мне мерещится профиль Мелкого Беса.

И я вопрошаю этот профиль:

– А вдруг это графомания? Привычка? Ведь ты вездесущ, ты должен знать. Вдруг всё напрасно, пустая трата времени и сил? Мания. Бред больного воображения. А жизнь – настоящая, подлинная жизнь – где-то там, помимо нас…

Вместо ответа Мелкий Бес скачет по книжным полкам и орёт скрипучим трёхсотлетним голосом:

– Пиастры! Пиастры! Пиастры!

Или что-то ещё более неприличное.

Я протягиваю руку и достаю с полки ветхий том в тяжёлом кожаном переплёте, раскрываю его наугад и читаю при лунном свете: