Аарон

– Каждый человек на свете чего-то стоит. А вот такое поведение точно не стоит ломаного цента. И потому ты не такая, Райна. Вообще не Райна. Спрашиваешь, как у меня дела? Так вот я скажу – лучше, чем у тебя. Сильно лучше. Я не славлюсь на весь город неадекватным поведением, не унижаю людей без причины и, в отличие от тебя, никого не убивал, чтобы потом с чистой совестью отправиться в поход к озеру очищения грехов. Стыдно, Райна. Стыдно. Сильно. Я всего этого не ожидал.

Она не смогла идти дальше. Когда Канн резко дернул плечом, поправил сползший рюкзак, развернулся и зашагал по дороге, она продолжила стоять – красная, как рак, глаза в пол, на щеках два неестественно ярких пятна. Убитая, онемевшая, с утыканным ядовитыми дротиками слов сердцем.

«Марго Полански…», «стерва», «ломаного цента не стоит…»

Стерва. Стерва. Стерва…

Она не заметила, как мимо, стараясь не выказать удивления, прошагал длинноволосый брюнет, а затем и ассасин.

Дождалась, пока все уйдут вперед, села прямо на тропинку, подняла дрожащие руки к лицу и закрыла ладонями лицо.

Пусть уходят насовсем.

А она останется.

(Sia – Dressed In Black)

Два человека – он и она,
А между ними глухая стена.
Из расстояний и прожитых лет,
Горьких падений и ярких побед.

Из недосказанных вовремя фраз,

Из равнодушия поднятых глаз,
Из необъятной, как море, тоски,
И не протянутой в горе руки.

Из подозрений и мелких обид,

Из выяснений, где больше болит.
Из череды мимо пройденных лиц,
Из перевернутых вроде страниц.

Можно пытаться друг друга забыть,

Можно на горло любви наступить,
Только Создателем предрешено –
Два человека, а сердце одно.

(автор: Марина Яныкина)

Она не знала, как и когда наступило время обеда.

Шла медленно и в самом конце. Не пошла бы вообще, но за ней вернулся ассасин, поднял с земли, подождал, пока у нее перестанут дрожать колени, какое-то время вел, держа за руку. Молчал, ни о чем не спрашивал, а она ничего и никого не видела вокруг. Не хотела на поляну, не хотела новую стоянку, не хотела в палатку и к озеру. Вообще больше ничего не хотела.

И меньше всего смотреть в глаза Канну.

Райна думала, что за свою жизнь испытала такую боль, сильнее которой уже никогда не будет, – ошиблась. Нет боли хуже пустоты, когда внутри все немеет, перестает чувствовать, как будто отмирает, неспособное выдержать навалившееся горе.

Кто-то ходил вокруг, разводил новый костер, шуршал рюкзаком; все молчали.

Райна сидела на бревне, сложив руки на коленях, и смотрела прямо перед собой. Она оглохла и ослепла.

Она одеревенела.

Наверное, кто-то что-то ел. А, может, и нет.

Шли минуты. Или часы. Когда она очнулась и кое-как выплыла из оцепенения, на полянке потрескивал костерок, стояли вокруг рюкзаки, но никого вокруг не было.

Ушли. Куда все ушли?

И сразу поняла – они обсуждают ее. Находятся где-то рядом и говорят о ней. Ставит миллион – точно говорят! Что она слабачка, что не стоило ее, наверное, вообще куда-то вести, что…

Сердце тут же задохнулось от паники – она должна их найти, должна все это услышать, оправдать себя! Вскочила с бревна, огляделась, на несколько секунд затихла и прислушалась. И точно – слева из чащи звучали приглушенные голоса.

Крадучись, ступая как можно тише, она пробралась туда, где к ней стояли спиной. Говорил киллер, стратег слушал:

– Так не делают, Канн. Клиентов не оскорбляют – на них просто работают. Ты повел себя в высшей мере непрофессионально.

– А я должен был молчать? Когда она привязалась и тут же заговорила о личном?

– Ты разучился в ответ молчать?

– Извини, сорвался! Не выдержал, когда эта, – в этом месте повисла такая гнетущая пауза, что Райна успела подумать о целых пяти нецензурно звучащих словах, – …пигалица начала давать мне советы, как жить? Да кто она вообще такая?

– Наш клиент.

– Она убийца, Рен. И не говори мне, что я должен был об этом молчать.

– Должен был.

– Наверное, должен был, – Аарон сплюнул за землю. Процедил зло: – Только, знаешь, я до сих пор не пойму, чем ей помешала эта бабка? Старуха, Рен! Я понимаю, если бы кто-то другой, но немощная бабка?

На этом месте Райна не выдержала – задрожала, затряслась, как осенний лист, сжала руки в кулаки и выкрикнула:

– Я ее не убивала! Не убивала, слышишь? Я ее…

Они повернулись к ней одновременно – застыли, как изваяния.

– Я ее…

Она никак не могла продолжить фразу – мешали подступившие от негодования жгучие слезы. У нее тряслось все, что может трястись, – колени, руки, подбородок.

– Я ее… любила, – последнее слово Райна прошептала. – Очень любила.

Глаза Канна прищурились от ярости.