Аббатиса Круская

— А можно прочесть? — скулит Уинифрида, и бумага вздрагивает в ее полных руках.

— Это самое обыкновенное покаяние. Но если вы сомневаетесь, читайте, читайте на здоровье.

Уинифрида читает машинописный текст:

«Исповедую Господу Всемогущему, блаженной приснодеве Марии, блаженному Михаилу архангелу, блаженному Иоанну Крестителю, святым апостолам Петру и Павлу и всем святым свои грехи, ибо я грешна неизбывно помышлением, словом и деянием, по своей вине, по своей вине, по своей тягчайшей вине».

— Подписывайте, — говорит аббатиса. — Только имя и занятие.

— Как-то это уж очень меня компрометирует, — говорит Уинифрида.

— Ну знаете ли, — говорит аббатиса, — вы всю жизнь ежеутренне повторяли эти слова во время мессы, и мне страшно даже подумать, что вы столько лет лицемерили и каялись лишь на словах. Сотни миллионов мирян еженедельно приносят это тяжкое покаяние пред алтарем. — Она вкладывает перо в робкую руку Уинифриды. — Да и сам папа, — говорит аббатиса, — ежеутренне смиренно свидетельствует о том же: он открыто признает, что неизбывно грешен по собственной тягчайшей вине. Причетник говорит ему на это: «Помилуй тебя Господь Всемогущий». И по-моему, Уинифрида, что не зазорно римскому первосвященнику, то и вам не слишком зазорно. Или вы полагаете, что он каждое утро лицемерит пред Богом и людьми?

Уинифрида берет перо и расписывается под покаянием: «Уинифрида, орденская монахиня аббатства Круского» — крупным, косым, каллиграфическим почерком. Она ощупывает изумруд в глубоком кармане рясы — он там, все в порядке — и перед самым уходом робко оглядывается с порога приемной. Аббатиса стоит и всматривается в текст покаяния, ослепительно белая в дневном свете ламп и суровая, как блаженный архангел Михаил.

Глава 6

— Мы вступили в область мифологии, — говорит аббатиса Круская, — и с пленками я, конечно, не расстанусь. Древняя неподсудность клира — вот мое право. Нельзя затрагивать доверительные отношения между монахинями и аббатисой. Эти пленки все равно что под охраной тайны исповеди, и даже Рим не может их востребовать.

Ублаготворенные телерепортеры отбыли восвояси, но газетчики толпятся у ворот. Полицейские патрули прочесывают территорию, и собаки рычат на каждый вспорхнувший сухой лист.

Прошел месяц с тех пор, как сестра Уинифрида, которой аббатиса не велела больше устраивать рандеву в женских уборных, решила проявить инициативу, выказать воображение и договорилась встретиться с вымогателем в мужской уборной Британского музея. В этом подлестничном тупичке Уинифриду и арестовали охранники и служители музея. «Ну, дает бабец», — заметил один служитель, и Уинифрида в строгом темно-синем костюме и белой рубашке в светло-коричневую полоску, с красно-голубым галстуком, символом окончания бог весть какого университета (этого не прояснила даже воскресная пресса), была доставлена в полицейский участок: она прижимала к груди полиэтиленовую сумку со всеми этими тысячами.

Уинифрида начала выкладывать все по пути в участок, она не смолкала все время, пока женщины-полицейские совлекали с нее мужские доспехи, и делала последние признания уже в казенном комбинезоне. Заголовки вечерних газет возвещали: «Скандал в аббатстве Круском — новые откровения», «Монахиня из Кру в мужском костюме и мужской уборной» и «Дело о Круском наперстке — монахиня под допросом».

Уинифрида иссякла и была отпущена без залога по заверению аббатисы, что дело это внутреннее и церковное и что оно тщательно расследуется как таковое. Эта щекотливая ситуация, в которую полицейские власти отнюдь не хотели впутываться, не помешала, однако, некоторым епископам с грехом пополам добиться аудиенции у аббатисы Александры, белоснежной и почти неприступной, не помешала и газетам всего мира вовсю трубить дальше о Круском скандале.

— Милорды, — сказала она трем допущенным на прием епископам, — прежде чем подрывать мое аббатство, подумайте о своей пастве. Помните, у Эндрью Марвелла есть про косца:

И вот косец повел плечом,
Опустошая все кругом.
Свистящий взмах его косы
Срезал зеленые красы;
Но он подставил лезвею
Лодыжку хрупкую свою,
И грянулся косец лихой,
Подкошен собственной косой.

Они отбыли в растерянности и смущении, поочередно и всячески заверив ее, что у них и в мыслях не было порочить ее обитель, а просто хотелось выяснить, что на самом-то деле происходит.