— А уж это, мисс Грилл, я вам затрудняюсь сказать. Я многих профессоров расспрашивал, но ничего от них не добился, кроме странного вздора. Оказывается, это такой подлинный способ толковать о способе мнимом учить каждого собственному его ремеслу. Пользы от него никакой, но в этом-то вся и польза. Нет от него и вреда, коль скоро он напоминает чтение Гамлета — «слова, слова, слова»[249]
. Как в большинстве наук, и тут читаются лекции, лекции, лекции обо всем понемногу: один педант болтает о юриспруденции, другой о статистике, третий об образовании и так далее, crambe repetita[250][251] все того же вздора, который уже подавался «дважды остывший и дважды подогретый»[252][253] во многих объединениях, прозывавшихся научными.Мисс Грилл:
— Значит, ваше преподобие, лекция лорда Сома будет большим облегчением для исстрадавшихся слушателей.
Преподобный отец Опимиан:
— Без сомненья, она будет более занимательна и в той же мере полезна. Никто не поймает ни одной рыбешкой больше, тем подведя итог научным изысканиям подобного рода. Я бы уж лучше послушал лекцию поварам о сборной солянке — неплохая эмблема для всего начинания.
Мисс Грилл:
— Человек с умом и талантом может читать лекцию о любом предмете. И сборная солянка может быть увлекательна. Однако мужи, погрязнувшие в унылых притязаниях на серьезность, едва ли смогут придать ей достаточно соли и остроты[254]
[255].ГЛАВА IX
СВЯТАЯ КАТАРИНА
gli occhi su levai,
E vidi lei che si facea corona,
Rifflettendo da se gli eterni rai.
Я, не ответив, поднял взоры к ней,
И мне она явилась осененной
Венцом из отражаемых лучей[256]
.Прошло немного времени, и его преподобие вновь посетил башню, чтобы просить юного своего друга об участии в Аристофановой комедии.
Он встретил живую готовность, и чуть не целый день провели они, обсуждая подробности предприятия.
Обед и вечер прошли совершенно как раньше. Наутро, когда они спускались в кабинет для продолженья приятных трудов, его преподобие подумал: «Я прошел по галерее, там много комнат, двери днем почти все отворены, но спальня моего приятеля всегда закрыта. Верно, тут какая-то тайна». И не склонный вообще к праздному любопытству отец Опимиан уже не мог выбросить из головы эту любопытную мысль. Наконец, набравшись храбрости, он сказал:
— Я видел кабинет ваш, столовую и гостиную; в устройстве дома столько вкуса, что мне хотелось бы осмотреть и прочие комнаты.
Мистер Принс:
— Но больше нечего и осматривать. Ваша спальня — одна из лучших в доме. Прочие на нее похожи.
Преподобный отец Опимиан:
— Сказать по правде, я бы хотел взглянуть на собственную вашу спальню.
Мистер Принс:
— Отчего же. Извольте. Просто я сомневался, быть может напрасно, по вкусу ли вам придется ее убранство.
Преподобный отец Опимиан:
— Надеюсь, там никаких вольностей.
Мистер Принс:
— Совершенно напротив. Как бы вам не показалось, что все там чересчур подчинено моим понятиям о чистоте идеальной красоты, воплощенной в святой Катарине.
Преподобный отец Опимиан:
— Напрасно, поверьте, вы этого опасаетесь.
Мистер Принс:
— Вот видите, алтарь с образом святой Катарины, а на стенах — сцены из ее жизни, большей частию скопированные с картин итальянских мастеров. Облик святой Катарины и история ее с юных дней моих завладели моим воображеньем — в ней вижу я воплощенье идеальной красоты[257]
— все, что способно чаровать, возвышать и восхищать нас в прекраснейших представительницах прекрасного пола.Преподобный отец Опимиан:
— В речах ваших столько пыла; а ведь я, признаться, не очень знаю ее историю, хоть Реформация и оставила ее в числе своих святых. Коекакие из этих картин без объяснений мне непонятны.
Мистер Принс:
— Я постараюсь в коротких словах передать вам ее историю. И по мере рассказа буду водить вас от картины к картине.