Аббатство Теней

Я научился с подозрительностью относиться к любому месту, которое, судя по виду, могло оказаться особо строго охраняемой тюрьмой, а то и камерой для ритуальных пыток.

— Мы называем это котлом, — сказал аббат.

Название не показалось мне успокаивающим, отнюдь.

Аббат подтолкнул меня в сторону железной входной двери.

— Пора посмотреть, из чего ты сделан, парень.

Глава 28 ОТКРЫТИЕ И СОЖАЛЕНИЕ

— Попытайся расслабиться, — сказал аббат.

Именно так говорят люди аккурат перед тем, как сделать что-нибудь, что вопреки старой пословице причинит гораздо больше боли вам, чем им.

Аббат усадил меня на жесткий деревянный стул позади аппарата, состоящего из дюжины оправленных в медь стеклянных дисков разного размера и толщины; каждый из них был подвешен на собственном металлическом рычаге. Аббат передвигал диски и так и сяк, вглядываясь сквозь линзы в метки Черной Тени вокруг моего глаза.

— Теперь не двигайся, — предупредил он.

Он повторял это каждые несколько минут, делая паузу, чтобы набросать что-то в маленькой записной книжке, которую возвращал в карман рясы, прежде чем по-другому разместить линзы прибора.

Поскольку больше мне нечем было заняться, кроме как ждать диагноза или — скорее всего — некоей разновидности невыносимой боли, я наблюдал, как работает аббат. Он был странным на вид человеком: метки Черной Тени покрывали большую часть его тела, их было больше, чем у любого другого из тех, что я встречал. И дело не только в этом, его метки почему-то казались… глубже, как будто впечатались в его плоть. И однако в его метках была некая плавность. Баланс. Может, я привыкал к виду людей, пораженных моей болезнью, но все-таки он и близко не был настолько отвратителен, как следовало ожидать.

— Наслаждаешься зрелищем? — спросил он.

Его ухмылка напомнила мне Диадеру. И то, как она выставляла напоказ свою самоуверенность, чтобы заставить меня ощутить неловкость.

— Просто пытаюсь решить, вы такой уродливый и медлительный потому, что избыток Черной Тени разрушает черты лица и интеллект человека, или все это произошло естественным путем.

Он засмеялся, не переставая поправлять и передвигать множество линз своего прибора:

— Знаешь, Келлен, рано или поздно ты осознаешь, что все это время я был на твоей стороне. Однажды ты, может, даже будешь по мне скучать.

Я попытался встать.

— Как насчет того, чтобы отпустить меня, чтобы мы могли проверить эту теорию?

Он толкнул меня обратно на стул.

— Прекрати дергаться.

— Что вы вообще ищете?

Он приблизил одну из линз — очень тонкую, размером с едва маленькую монету — прямо к моей щеке под глазом, так близко, что я почувствовал прохладу стекла.

— Ты когда-нибудь смотрел на Черную Тень по-настоящему близко?

— Всего лишь каждый день.

— Я имею в виду не тупо таращиться на нее в зеркало, тоскуя о том, как несправедлива жизнь.

— А есть другой способ это сделать?

— Смешно. Как думаешь, ты когда-нибудь найдешь способ использовать свое остроумие для того, чтобы нравиться людям, а не для того, чтобы они захотели вмазать тебе по лицу?

Он поднял руку.

— Нет, не отвечай. Просто послушай для разнообразия. Для нетренированного глаза Черная Тень выглядит как зловещее, неестественное изменение цвета кожи. Почти как синяки или ожоги, которые чернеют из-за некроза сосудов.

— Представить не могу, с чего бы кому-то из-за такого тосковать.

— Важно вот что: мы так напуганы видом Черной Тени, что наш разум не позволяет нам по-настоящему увидеть, насколько больше в ней заключено.

— И что же вы видите? — спросил я.

Он ответил с почти шепчущим благоговением:

— Я вижу в линиях плавное изящество, Келлен. Я вижу сложный узор в этих метках. Слова в каждом завитке. Я вижу письмена, начертанные Тенью.

— Письмена? И что они говорят?

Он улыбнулся:

— Чтобы разгадать это, друг мой, я и трачу свою жизнь. Самая вероятная догадка — когда мы заражаемся Черной Тенью, конкретные правила невесть какого эзотерического царства, с которым связаны наши метки, образуют уникальный узор линий на нашей коже. Эти метки определяют, каким именно образом мы связаны с Тенью.

— Итак, именно это наделяет некоторых людей их способностями?

— Насколько я могу судить, то, что для нас выглядит просто группой черных загогулин, на самом деле нечто вроде… Ну, джен-теп вроде тебя это может показаться заклинанием. Для меня, однако, это своего рода поэзия.

Поэмы. Как раз то, что мне нужно.

— И что говорит моя Черная Тень? — тем не менее спросил я.

Я выпрямился на стуле. Хотя я не доверял аббату — или кому-либо другому в этом месте, — возможность того, что моя Черная Тень может оказаться чем-то большим, нежели проклятием, было слишком интересным предположением, чтобы устоять.