Абд-аль-Кадир

«Поверьте мне, война окончена. Давайте же признаем это. Бог — свидетель, что мы боролись так долго, как могли. Если он не даровал нам победу, то только потому, что считал это необходимым. Останусь ли я в этой стране, нет ли — это очень мало значит. Что еще могу я сделать для того дела, за которое мы так упорно боролись? Могу ли возобновить войну? Да. Но я буду сокрушен, и арабы будут обречены на новые страдания.

Кроме того, племена устали от войны и не станут больше повиноваться мне. Мы должны смириться. Остается единственный вопрос: отдадимся ли мы в руки христиан или в руки султана Абдаррахмана. В этом отношении вы вольны поступать так, как сочтете нужным. Что же касается меня, то я тысячу раз предпочту довериться тому, с кем я воевал, чем тому, который предал меня. Мы находимся в трудном положении, поэтому можем выставить лишь скромные условия сдачи. Сам я ограничусь просьбой об обеспечении безопасности моей семье и тем из вас, кто пожелает следовать за мной в другую мусульманскую страну».

Итак, Абд-аль-Кадир примирился со своей долей — той, которую предуготовило не зависящее от него стечение обстоятельств. Народу стало не по силам продолжать войну. Колонизаторы навязали ему колониальную судьбу, которая более столетия жестокой и бездушной силой будет тяготеть над страной. Отныне крылья птицы на шее эмира были подрезаны. Она больше не могла сопротивляться противным ветрам.

Военный совет согласился с мнением Абд-аль-Кадира. Никто не стал оспаривать доводы вождя, в мужество, честность и мудрость которого все безгранично уверовали за долгие годы совместной борьбы. Мустафа-бен-Тами составляет письмо генералу Ламорисьеру, который командовал французскими войсками в Западном Алжире. «Мы хотим, — пишет он, — чтобы вы дали нам слово, которое не будет ни изменено, ни нарушено, в том, что вы гарантируете нам переезд в Мекку или Александрию…» Кроме этого, Абд-аль-Кадир взамен своей сдачи просит лишь одного: чтобы французское правительство помогло освободить из марокканской тюрьмы его друга Бу Хамиди, о смерти которого эмир еще не знает.

22 декабря алжирские посланцы доставляют это письмо Ламорисьеру. Обрадованный неожиданным согласием эмира на капитуляцию, генерал принимает его условия и дает слово в их соблюдении от имени сына короля, герцога Омальского, заменившего к тому времени маршала Бюжо на посту генерал-губернатора Алжира. В тот же день гонцы передают Абд-аль-Кадиру письмо Ламорисьера, которое официально подтверждает обещания Франции: гарантировать свободный отъезд в Мекку или Александрию эмиру, его семье и тем его соратникам, которые того пожелают; предоставить пенсию, соответствующую его положению; обеспечить сохранение жизни и имущества всех его подданных, которые останутся в Алжире.

Утром 23 декабря 1847 года Абд-аль-Кадир со своими родными и близкими сподвижниками сдался французам у Сиди Брагима.

Обещания, сделанные Ламорисьером от лица Франции, были оценены в метрополии как излишние и стеснительные для правительства уступки Абд-аль-Кадиру, без которых вполне можно было бы обойтись. Эмир, дескать, принял бы и безоговорочную капитуляцию, поскольку его дейра была намертво зажата между французскими и марокканскими войсками. Но генерал Ламорисьер очень хорошо знал по собственному опыту необычайную способность Абд-аль-Кадира уходить от преследования в самой безысходной обстановке. Возобновление же эмиром партизанской войны даже в неблагоприятных для него условиях сулило французам еще немало бед. Поэтому генерал справедливо счел условия капитуляции очень умеренными.

Оправдываясь два месяца спустя в палате депутатов, Ламорисьер говорил: «Марокканцы находились на, севере в пяти лье от дейры, я был в двух лье от нее на юге. Знаете ли вы, что было беззащитно? Только лагерь эмира. Но его конница и он сам могли бы свободно уйти от нас, если бы захотели… Говорят, нужно было нападать, вместо того чтобы вести переговоры. Если бы я это сделал, то разгромил бы лагерь и сейчас докладывал бы вам о том, что захватил палатку Абд-аль-Кадира, его ковры, одну из его жен, может, быть, одного из его халифов, но сам эмир вместе со своими всадниками ушел бы в пустыню…»

Не преходящая безысходность момента вынудила Абд-аль-Кадира сложить оружие, а трагическая обреченность всей его многолетней борьбы. Не перед случаем склонился он, но перед судьбой. И выносить окончательный приговор деятельности эмира было дано не его современникам, но только суду истории.

Французские современники расценивали капитуляцию Абд-аль-Кадира как событие, бесповоротно покончившее с независимым существованием алжирского народа, открывающее эпоху «французского Алжира». Предшествующая деятельность эмира рассматривалась лишь как досадная помеха, задержавшая наступление этой эпохи и не оставившая никаких глубоких следов, которые могли бы в будущем повлиять на развитие страны. Несмотря на некоторое сожаление по поводу «уступок», сделанных эмиру, в целом французская печать в ликующем тоне комментировала его пленение. Парижский «Монитор» писал 3 января 1848 года: