Аберистуит, любовь моя

– Мы вдем до вафтрафнего вахода фолнтфа. Пофле тфего о джентльменфтве мовно будет вабыть.

Он дал отбой.

Назавтра было воскресенье, и я, как обычно, отправился в «Морской сухарь» – пропустить по пинте пива со своим отцом. Я подошел в начале двенадцатого – Иа-Иа уже сидел за столиком снаружи. Он был в своем фирменном плаще и кепи, несмотря на теплынь. К его пиджаку пристал еще один фирменный знак – ослиная солома. Завидев друг друга, мы кивнули – иные приветствия нам были не нужны. Я зашел внутрь, взял две кружки и вернулся к отцу на солнышко.

– Ты не застал мистера Джайлза.

– Мы виделись вчера. Дела у него идут неважно.

Иа сочувственно скривился в кружку:

– Эта история с собакой.

– Знаю, но с чего он так расстраивается? Навидался ведь в этой школе и чего похуже.

Я поглядел вдаль – за бухту, за верхушки крыш. Аберистуит осеняли два холма: Пен-Динас с горной крепостью Железного века; и Пен-и-Грайг, где находилась школа Железного века.

Иа вздохнул:

– Может, просто все посыпалось на него сразу? Зачем им вообще там нужен садовник? Сада-то ведь нет.

– У тебя сегодня, похоже, в горле пересохло.

Он пожал плечами.

– Тебя что-то беспокоит?

– Да нет. Разве что где раздобыть лишний тюк сена.

Стояло самое подходящее время, чтобы наслаждаться выпивкой. Двери были распахнуты настежь, дабы изгнать испарения минувшей ночи – на их место приходил резкий бодрящий запах дезинфекции. Музыкальный автомат и «однорукие бандиты» молчали. Слышался только серебристый перелив пианино – кто-то на другой стороне улицы разучивал гаммы; да порой вскрикивали чайки.

Иа отхлебнул пива и заговорил:

– А у тебя что? Есть работа?

Я задумался:

– Заходил кое-кто в пятницу. Розыск пропавшего. Эванса-Башмака.

Иа зашипел, словно обжег себе палец.

– Ты взялся?

– Трудно сказать. Нет, кажется.

Он кивнул:

– Это мудрее всего.

Я покачал головой:

– Не знаю. Я отказал клиенту, но, похоже, все-таки вляпался в дело. Зато мне не платят – я бы не сказал, что это мудро.

– Хорошо.

Я взглянул на него. Он по-прежнему глядел в пустоту перед собой, но разговаривал со мной. И что именно тут хорошего?

– Что хорошего?

– Если стал кому-то помогать не за деньги, стало быть, резон посерьезней денег. Когда я служил в Органах, мы делали свое дело за совесть, а не за деньги. Дураки бы мы были, если б рисковали своими головами за деньги – потому что нам не платили. Разве что самую малость.

Я сделал глубокий глоток. Отличное тут пиво.

– Беда в том, что я не знаю, почему я это делаю – из чистоты побуждений или из чистой дурости.

– Зачастую разницы нет, – сказал Иа.

Возвращался я коротким путем мимо ратуши и тут услышал впереди позвякивание Пикеля и его ключей, хотя было далековато и джином не пахло. Карлик передвигался сгорбившись, странными скачками, как гориллы из фильмов о Планете Обезьян. Повинуясь какому-то инстинкту, я остановился посреди площади и нырнул за сланцевый постамент конной статуи Лавспуна. Выждал, пока Пикель скроется в боковой двери часовой башни. Там на звоннице он и жил своею странной жизнью: мылся в старой жестяной ванне, куда собирал дождевую воду, кашеварил в котелке, пожертвованном обществом «Шали и Ведовства». Пикель учился в школе в одно время со мной, но мы его там редко видели. Он по большей части уроки прогуливал и валандался по Площади, с курьезной любовью поглядывая на башенные часы. Эту эмоцию трудно объяснить, разве что в терминах трактирного психоанализа, который рассматривал ее как эрзац материнской любви, – при том, что подлинный продукт давно уже продан матросам в Гавани. Пикель занял место смотрителя городских часов после того, как его предшественник мистер Домби свалился в механизм и погиб. Для Аберистуита это было равнозначно убийству Кеннеди, и поскольку ушла целая неделя на то, чтобы счистить останки с шестеренок, время и впрямь на какой-то период остановилось. Многие считали, что смерть мистера Домби так же вероятна, как гибель пожарника под колесами пожарного фургона. Но полиция с удовлетворением констатировала, что в происшествии нет ничего подозрительного. Хотя даже полицейские не могли отрицать, что в тот день в башне витал странный запашок джина, а мистер Домби был человек непьющий. Но кто-то же должен заводить часы.

Цепочку моих размышлений прервал чей-то голос.

– Привет! – Это была Амба.

– Привет!

– Где был?

– В пабе.

– Ты пьяный?

Я рассмеялся:

– Нет!

Она развернулась всем телом и посмотрела мне в глаза:

– Ты еще не передумал?

– Не-а.

– И тебе даже не интересно, кто это?

– Что – кто?

– Убийца.

– Допустим, да. Кто это?

Вместо ответа она закинула голову и, прищурившись, поглядела в небесную лазурь.

– Он.

Я проследил за ее взглядом – над нами верхом на своем приземистом скакуне зеленел бронзовый Лавспун. Вокруг копыт вилась надпись на латыни, живописуя пресловутую историю о том, как во младенчестве он в Великий пост отказывался от материнской груди.

– Учитель валлийского?

– Ага.

– Он что, убивал собственных учеников?

– Ты же его знал, так?

– Знал, – вздохнул я, уносясь мыслями в туманную даль прошлого. – Да, он преподавал у меня валлийский много лет назад.