Аберистуит, любовь моя

Примерно за десять минут до полуночи между рядами лодок, складами и ловушками для омаров я пробрался на Портовый проезд. Вдалеке слышались рыдания полицейской сирены и выл мотор летящего на предельной скорости автомобиля. Погоня. Я занял позицию в тени ночлежки через дорогу от «Чандлера» и задумался над тем, что натворил. Заперев Ллиноса, я, видимо, сжег мосты; словно цеплялся за край обрыва нормальной жизни Аберистуита – и вот соскользнул последний палец.

У меня под ногами мяукнул кот, и я подпрыгнул; резко шоркнули подметки, и страх уверил меня, что это услышала вся округа. Мчащийся автомобиль приближался. но полицейская машина, кажется, отстала – сирена глохла, удаляясь в сторону Пенпаркау. Неожиданно через дорогу открылась дверь. Волоски у меня на загривке вздыбились, и я перестал дышать. Все на секунду затихло. Стук моего сердца – громче литавр.

Из склада выступил кто-то – или кого-то выпихнули. Судя по фигуре – женщину. Она повернулась и глянула в мою сторону. При том освещении и на том расстоянии было ничего толком не рассмотреть, но я знал – это Бьянка. Я двинулся вперед, боясь, что ловушка вот-вот захлопнется; Лавспун дал мне слово, но чего оно стоило? Зачем назначать встречу в таком месте, в такой час? Бьянка меня узнала и уже собиралась что-то сказать, но тут из-за угла на двух колесах выскочил давешний автомобиль. Мой взгляд метнулся к нему – знакомая машина, я видел ее совсем недавно. Бьянка обернулась, и у меня из горла исторгся крик. Растерянность и ужас пронеслись по лицу Бьянки, раздался удар, и девушка взлетела в воздух, как тряпичная кукла. Переворачивалась, переворачивалась, переворачивалась и упала – раздался треск, словно по дереву ударили топором. Не в силах пошевелиться, я стоял и оцепенело смотрел, как автомобиль задним ходом отъехал на ярд, а затем вновь врезался в изломанное тело Бьянки. Дверца распахнулась, оттуда выскочил человек, и, обогнув капот, шмыгнул в темный проулок между складами. Несколько секунд спустя в гавани затарахтел лодочный мотор.

Я подбежал сбоку к Бьянке и опустился на колени.

Она подняла взгляд – ее глаза стекленели от боли; преодолевая агонию, она силилась заговорить. Баньши выл все громче – полицейская сирена приближалась. Я нежно обхватил Бьянку за плечи, велел не разговаривать.

– Луи!

– Все хорошо, только молчи.

Она обвила мою руку слабыми детскими пальчиками.

– Луи!

– Я здесь, детка!

И тогда ее указательный палец отделился от остальных и медленно согнулся в крючок, словно перст самой смерти; девушка медленно указала на себя и беззвучно произнесла одно слово. Меня как будто потянула за этим пальцем невидимая нить, и когда мое ухо приблизилось к губам Бьянки так, что я ощутил тепло ее дыхания, она заговорила вновь. Каждое слово вызывало корчи в ее раздавленном теле, словно она рожала ребенка.

– Луи!

– Все нормально, не разговаривай!

– Я… люблю… тебя!..

– Ну что ты, что ты!..

– Сочинение…

– Нет, не надо, не напрягайся!

И тут, как бы в миг расставания души и тела, Бьянка вцепилась в меня с пугающей новой силой.

– Сочинение… – отчаянно задохнувшись, проговорила она, – в печной трубе…

Хватка ослабла, и ее голова стукнулась об асфальт, блестящий от крови.

Полицейская машина юзом влетела на дальний конец набережной, а я поглядел на автомобиль убийцы – его двигатель продолжал работать – и осознал, где видел его раньше. Машина была моя.

Глава 16

Я потягивал кофе и читал передовицу Мейриона, посвященную Бьянке:

Почти неделя миновала со времени трагической гибели Шонед Пенмайнмаур, более известной обитателям нашего знаменитого квартала развлечений как Бьянка. Девушки, которая в последний раз натянула нос отвергшему ее обществу, будучи похороненной в своем сценическом костюме. К нынешнему моменту многие уже стали забывать ее; а прочим она и с самого начала была до лампочки. Тем глупее с их стороны. Фото печальных похорон на кладбище Лланба-дарн во вторник содержит важное послание для всех нас. На траурной церемонии было всего четверо скорбящих. Ее близкая подруга Мивануи Монтес; детектив-инспектор Ллинос; фотограф нашей газеты; и одинокая фигура прохожего, который остановился, тронутый сердечным сочувствием. В грязной шинели, подпоясанной бечевкой, с грязным, изрезанным морщинами от долгих лет страданий лицом, этот человек и сам, как никто другой, понимал, что значит быть отрешенным от очага благополучной жизни Аберистуита: то был ветеран Патагонской войны. Ему на долю выпало в тот день не только преподать нам урок сочувствия, но и, увы, научить нас значению слова «стыд».

Ветераном войны в шинелишке, подпоясанной бечевкой, был я. Знал ли о том Мейрион? Трудно сказать. Откуда бы? Я отправился на похороны в надежде переговорить с Мивануи, однако та простояла все время подле Ллиноса, а после мгновенно скрылась в машине. Ллинос сообщил газете, что отчаянно хотел побеседовать со мной по поводу этой смерти – «трагического происшествия, виновник которого скрылся», – однако не упомянул о том, что я закрыл его в туалете.