Абхазская повесть

— Неплохой закон! — согласился Обловацкий.

— Да, но гость есть хороший, да хранит его аллах, а есть…

— Это который ложки серебряные ворует, что ли? — улыбнулся Обловацкий.

— Если гостю понравится не только ложка, но и буфет со всем его содержимым, мы с удовольствием дарим ему его. Нет, есть гость невоспитанный, не уважающий седых волос хозяина.

— Так это если у хозяина седые волосы! — перебил Сергей Яковлевич.

— … Перебивающий старших, — нравоучительно продолжал Константиниди.

— Что же сделают с таким гостем, Одиссей? — рассмеялась Елена Николаевна.

— Я вижу, с вами невозможно разговаривать. Пойдемте, а то поздно.

Выйдя на набережную, они сразу оказались в шумной толпе. Проходя мимо открытых, ярко освещенных окон ресторана, откуда слышалась музыка, Константиниди заглянул в зал и, обернувшись к Елене Николаевне, сказал:

— Король веселиться! Жирухин поднимает тост за сдачу первой очереди СухумГЭСа. — И с горечью добавил: — Они больше пьют, чем работают.

Через открытое окно была видна большая мужская компания за столиком у фонтана. Стоявший с бокалом вина Жирухин что-то говорил.

— Зайдемте, посидим, — предложил Сергей Яковлевич.

— Нет, — нет! — заторопился Константиниди. — Соблюдайте условия соглашения высоких договаривающихся сторон. Провожайте меня.

— Что с вами, Одиссей? — удивилась Елена Николаевна, когда они, увлекаемые Константиниди, завернули за угол и шли по улице Октябрьской революции.

— Простите меня, Елена, и вы, Сергей Яковлевич, но я терпеть не могу этого человека.

— Просто так, беспричинно? — спросил заинтересовавшийся Обловацкий.

— Абсолютно! Ведь я почти не знаком с ним. Но когда я смотрю на него, какая-то мутная волна злобы заливает меня. В этом человеке мне неприятно все: и его нарочитая неряшливость, и цинизм, и, простите меня, грязные ногти, и потные руки, словом, все.

— Одиссей, милый, какой вы колючий! Я не узнаю вас, — сказала Елена Николаевна, хотя ей тоже был неприятен Жирухин и претило все то, что говорил о нем Константиниди. — Что-то озлобило его и сделало таким, — продолжала она.

— Мне говорили о нем, как о дельном инжежере, — вмешался в разговор Обловацкий. — Возможно, Елена Николаевна и права. Представьте себе — он любил, но его бросила любимая женщина.

— У таких, как он, подобное исключается! — перебил Константиниди.

— Или изобрел перпетуум мобиле, а изобретение присвоил другой.

— Мне почему-то кажется, что его обидела Советская власть, — жестко сказал Константиниди.

— И эту обиду он перенес на всех окружающих? Нелогично! — заметил Обловацкий.

— О нет, не на всех! Есть люди, с которыми он совсем иной. Возмите Майсурадзе. Ведь тот его третирует, а Жирухин молчит. И еще заискивающе улыбается. Нет, грязный он. Скользкий какой-то.

— Довольно об этом, — попросила Елена Николаевна. — Смотрите, как чудесно кругом, какое небо…

Они взглянули вверх. Крупные яркие звезды горели над ними, точно кто-то щедрой рукой зажег и разбросал бесчисленные мерцающие огоньки. Лесистая возвышенность, переходящая в темную громаду Бирцхи и Яштхуа, четко вырисовывалась на фоне темно-синего неба. Еще дальше и выше белели облитые лунным светом снежные вершины Кавказского хребта. Кругом было темно и тихо. Временами мягкие порывы теплого ветра с моря ласково перебирали ветви пальм, и только тонкие кипарисы, стрелами врезавшиеся в бездонное небо, стояли неподвижно. Тишина была величава. Хотелось молчать и слушать эту тишину.

У Ботанического сада они попрощались. Как только Константиниди ушел, Елена Николаевна взглянула на здание госпиталя.

— Темно. Спят, наверно. Как бы мне хотелось быть там.

Они медленно пошли обратно к гостинице.

— Вы любите Дробышева? — спросил Сергей Яковлевич.

— Да, — просто ответила она.

— Как же получилось, что он был здесь, а вы в Москве? Впрочем, извините, если я… может быть с моей стороны нескромно?

Елена Николаевна ответила не сразу.

— Я много думаю над тем, — помолчав, продолжала она, — как нелепо все получилось. Встретились два человека, полюбили друг друга. Казалось, ничто не мешало их счастью. И вдруг, по глупости ли, легкомыслию или какой-то другой причине, они расходятся.

— Трещинка?

— Какое неприятное слово! Возможно. Хотя нет, глупость, просто неумение ценить то, что имеешь!

— Как в старой мудрой пословице: что имеем, не храним, потерявши — плачем.