Абхазская повесть

— Ну, а второй, кто был второй?

— Не знаю. Хотя… — И после короткой паузы быстро, скороговоркой пробормотал: — Нет, не знаю!

— О ком ты подумал, Дзиапш-ипа? — наклонился к нему Чиверадзе. Ему стало жаль этого запутавшегося в своем прошлом человека. В его глазах было такое отчаяние, такая — тоска, что Чиверадзе захотелось поддержать его и успокоить.

— Хорошо! Вернемся немного назад. Где ты был в январе двадцать четвертого года?

— В январе? — удивленно переспросил Дзиапш-ипа.

— Да. в январе двадцать четвертого года, — повторил Чиверадзе. — В то самое время, когда умер Ленин!

— У себя в Эшерах.

— И ни с кем не встречался, и никого не видел?

— Разве вспомнишь, столько лет прошло.

— Ну, а о Троцком слышал?

— Ах, вот вы о ком! Нет, я не знал, не видел, хотя слышал, что он был в городе. О таком человеке, как Троцкий, знает Назим!

— Ну, мы подождем спрашивать его об этом! А теперь скажи, от кого ты знаешь о Кребсе?

25

После ночного телефонного разговора с Чиверадзе, придя утром в госпиталь, Шервашидзе зашел к Дробышеву. Федор читал. Увидев входящего хирурга, он отложил книгу.

— Можете ли вы поговорить со мной? — спросил он хирурга.

— Конечно, могу, только скажите сначала, как себя чувствуете, как спали?

— Хорошо, Александр Александрович! Я вот о чем. Пустите меня домой, вы же обещали! Честное слово, я быстрее поправлюсь.

— Неужели здесь так плохо?

— Да нет, не плохо, только — как бы вам сказать, что бы не обидеть. Словом, дома мне будет лучше.

— А ухаживать за вами кто будет?

— Александра Ивановна — хозяйка, товарищи приходить будут. Этери обещает навещать.

— Ну, хорошо. Уговорили! Согласен. Только вместо хозяйки да Этери пусть жена ухаживает, это ее желание и ее долг, а то столько дней мучается человек. Что там у вас случилось, не знаю, да и знать не хочу, только вижу, да, да, вижу, что любит она вас да и вы ее любите. И еще мой совет — не стыдитесь вы этого чувства.

— Поправлюсь я, Александр Александрович? — спросил растроганный Дробышев.

— А как же! Вы что же, думали, конец? Вы начали — вам и кончать надо с этой мразью. И сроки даю вам самые жесткие. Недельку дома, потом в санаторий и обратно в строй. Так мы и с Иваном Александровичем договорились. Ну, полежите, я скоро вернусь.

Он посмотрел на сияющее лицо раненого и торопливо вышел из палаты.

* * *

Вчера вечером, провожая Константиниди, Елена Николаевна, видимо, простудилась. Ее знобило. Хотя… возможно, причина такого состояния была другая. Утром ее вызвали к телефону. Шервашидзе, спросив о ее здоровье и не ожидая ответа, пригласил зайти в госпиталь. Привыкнув к сухой корректности хирурга, а сейчас вдруг уловив в его голосе нотки сердечности, она испугалась этого нового для нее тона. «Что-нибудь случилось с Федором», — мелькнула мысль, и она быстро спросила, что с Дробышевым.

— Все хорошо, — ответил Шервашидзе, — зайдите через час.

— Обязательно, — обрадовалась она и хотела расспросить подробнее, но он уже повесил трубку. Взволнованная этим неожиданным разговором, хотя все время ждала его, Елена Николаевна стояла у телефона, чувствуя, как ее постепенно охватывает лихорадочный озноб. Вспомнив, что у нее мало времени, она вернулась к себе в номер. Проходя мимо комнаты Обловацкого, хотела поделиться с ним своей радостью и постучала в дверь. Никто не ответил. Она постучала еще, но за дверью было тихо. Елена Николаевна пошла к себе, быстро переоделась и спустилась вниз. Знакомой дорогой она пришла в госпиталь.

Дежурный провел ее в приемную и предложил подождать. Елена Николаевна села на диван. Пахло аптекой. Дрожь временами усиливалась до того, что приходилось сжимать зубы, чтобы они не стучали. «Неужели меня и сейчас не пустят к нему?»

Наконец дверь отворилась, и вошел Шервашидзе. Она поднялась навстречу.

— Простите, что задержал, — сказал он, протягивая ей руку.

— Теперь можно к нему, доктор? — тревожно глядя на хирурга и боясь услышать отказ, спросила Елена Николаевна.

— Вот об этом-то я и хочу с вами поговорить. Вы не волнуйтесь, мы сейчас все обсудим и решим. Не забывайте, что Дробышев болен, очень тяжело болен, еще несколько дней назад я сомневался в благополучном исходе. — Шервашидзе доверительно наклонился к Елене. — Я хирург, моя профессия кромсать человеческие тела, чтобы возвращать их к жизни. Я привык видеть людские страдания! Но, бог мой, что они сделали с этим парнем! Что целого осталось у него? Голова разбита, зубы выбиты, плевра пробита, обе руки перебиты, одну мы уже ампутировали, нога перебита… ан жив, жив, курилка!.. И будет жить! И от вас зависит, чтобы он был счастлив…

Елена Николаевна слушала, как во сне. Одна мысль владела ею: «Сейчас я увижу Федора, сейчас я его увижу!»

— Доктор! Федор знает, что я здесь? — резко спросила она, в упор взглянув на Шервашидзе.

— Знает! — сказал хирург. Он встал. — А теперь пойдемте к нему!

У двери палаты Шервашидзе остановился, пропустил Елену Николаевну вперед и, показав на дверь, промолвил вполголоса:

— Идите вы! «Сильнодействующее»! Только смотрите у меня! — погрозив пальцем, он повернулся и быстро пошел по коридору.