Абхазская повесть

— В сколачивании вокруг себя людей, — сказал он. — Восстанавливая народ против русских, мы заискивали перед дворцом наместника. Но главным была борьба с большевиками. И мы боролись. Все было на нашей стороне. И императорский Петербург, и своя национальная буржуазия, и пресса. Все — кроме народа. Он хотел действий, а мы ему предлагали слова. Большевики выдвинули свою аграрную программу, мы не могли принять ее, потому что сами были помещиками. Они организовывали забастовки — мы отговаривали от них. Бакинские, тифлисские и батумские демонстрации оттолкнули от нас рабочих. Большевики изо дня в день завоевывали массы, мы их теряли. Кое-какие нетерпеливые и недовольные нашей программой уходили к анархистам. Кто остался с нами? Интеллигенция, национально-либеральная буржуазия, лавочники, зажиточная часть села. Позже вы назвали кулаками этих маленьких помещиков. За нас были патриархальные традиции и обычаи, прочно опутывавшие значительную часть крестьянства, и это еще держало нас на поверхности. Война с ее националистическим угаром заставила сказать прямо, с кем мы. Большевики из Государственной думы пошли в Сибирь, а мы — в земские союзы.

— Земгусары! — засмеялся Чиверадзе.

— Да. Это было хорошо и удобно. Мы легализовали себя и не воевали.

— Ты довольно самокритичен!

— Теперь да! Тогда я, как и остальные меньшевики, кричал о «нашествии гуннов» и требовал: «На Берлин!» Приезд Николая Второго в Тифлис вылился при нашей помощи в грандиозную монархическую демонстрацию под лозунгом «Единение царя с народом». Мы не чувствовали тягот войны. Цены росли. Всего не хватало, но все необходимое нам привозили из селений. В шестнадцатом году в Тифлисе появились англичане. В конце года я, тогда уже офицер иррегулярной кавалерии, был вызван в Тифлис. Один из наших лидеров, Рамишвили, на подпольном совещании представителей заявил, что «надо готовиться к автономии под протекторатом Англии». Мы поняли, что Жордания договорился с «союзниками». Вы помните, наверно, что в конце шестнадцатого года фронт замер на одном месте. Не было снарядов. На десять выстрелов немецкой артиллерии мы отвечали одним. Солдаты были раздеты и голодны. Фронт и тыл устали от войны. Нарастало недовольство. В каждой семье оплакивали погибших. Но в тылу никогда не было так весело, как тогда.

— Пир во время чумы?

— Рестораны были полны. Белобилетники увлекались стихами Северянина, песенками Изы Кремер и фельетонами Савоярова.

— Что делала ваша партия?

— Я никогда не был близок к верхушке, но слышал в кулуарах, что был решен вопрос об ориентации на Англию.

— Под высокую руку Джона Буля?

— Да, это был наиболее серьезный претендент на закавказскую нефть и марганец.

— Значит, распознали экономическую подоплеку этой любви к Грузии? — иронически улыбнулся Чиверадзе.

— Мы трезво оценивали положение и понимали, что нас любят не за красивые глаза, но громко об этом говорить было нельзя.

— Что же вы говорили народу?

— Вы сами прекрасно знаете эту ложь, не заставляйте меня ее повторять. Страшное пришло позже. О февральской революции мы узнали в первых числах марта. Наши газеты, враждебные большевикам, кричали о запломбированном вагоне, в котором-де приехал из Германии Ленин. Боязнь углубления революции, расширения массового революционного движения толкала нас на компромиссные соглашения с правыми, позиции которых с каждым днем слабели. Слабея сами, они убеждались и в нашей беспомощности. В поисках сильного партнера они пришли к эсерам, а позже…

— Ты ушел от конкретной темы! — заметил Чиверадзе.

— Эсеры никогда не были сильны у нас в Грузии, — продолжал Дзиапш-ипа, — монопольным было наше влияние. Было бы, — поправился он, — если бы не большевики.

— Итак, у меньшевиков давно созрела мысль об автономии? — спросил Чиверадзе.

— Она зародилась еще до февраля. Революция, шатание и слабость Временного правительства помогли нам ускорить подготовку к отделению. Чтобы внушить эту идею, наши лидеры не брезговали ничем. Они извратили решения Апрельской конференции большевиков по национальному вопросу и утверждали, что большевики согласны с нами, а отделение от России даст Грузии исключительные выгоды. Условия для сколачивания сил благоприятствовали нам. Офицеры Кавказского фронта и элементы, враждебные революции, пополняли наши кадры.

— А солдаты?

— Они стремились домой. Уходили с оружием, которое, если нам удавалось, мы отбирали. Но это было позже. В Тифлисе появились «доброжелательные» иностранцы. Было много разговоров, фантазировали до одурения. Но решиться на отделение от России, с которой нас связывали тысячи нитей? Религия, экономика, совместная борьба с соседями, жадно смотревшими на нашу землю, — все роднило нас с Россией. Конечно, царская Россия была нам мачехой, но она прикрывала нас от врагов. Нет, это страшно! Мы внимательно следили за борьбой, происходившей в Петрограде, где находились лидеры, но время шло, и обстановка складывалась не в нашу пользу. Почти прекратилось поступление промышленных товаров. А что тогда было у нас своего? Кукуруза?