Абориген

Перед самым носом лодки возник из воды черный сук карчи. Борька автоматически схватил румпель поверх Алениной ладони, выправил. И тут же отдернул руку, будто обжегшись. Алена улыбнулась в темноте.

Степан увидел приклад бельгийки под брезентом, вытащил, переломил стволы.

— А патроны есть? Или так, для мебели?

Борька достал из кармана патрон. Степан зарядил, встал в лодке, огляделся. Над черной стеной тайги медленно поднялась птица. Он вскинул ружье, прицелился и выстрелил. Подранок громко, почти по-человечески вскрикнул, заплескал по воде где-то у берега.

— Зачем? — крикнула Алена.

— Что, жалко? Птичку жалко?

— Живая же, — сказал Борька.

— Сам не стрелял, что ли?

— Так я чтоб съесть. Чо зря бить-то!?

На берегу около спящего лагеря стоял командир. Он внимательно посмотрел на Борьку и на Степана, подождал, пока Алена подойдет к нему.

— Думать надо! — резко сказал он. — Хотя бы иногда!

Алена сразу погасла и, опустив голову, побрела к себе.

Степан посидел еще, покурил, играя желваками.

— Вот такая жизнь… — сказал он. Выплюнул папиросу и ушел в палатку.

Борька долго лежал в лодке, закинув руки за голову, смотрел на звезды. Чуть слышно набегала вода под днище.

Звезд было много. Они перемигивались в бездонной высоте и будто бы тоже смотрели на Борьку.

Борька вылез из спальника, шагнул босиком на берег. Отвел полог палатки. Степан спал с краю, Борька тихонько потормошил его.

— Слышь, Степан…

— Что? Подъем уже? — забормотал, захлопал глазами спросонья тот.

— Да нет, — шепотом сказал Борька, — Я вот чего… Кого они берут-то?

— Кто?

— Марсиане. Зачем им я? Они, должно, ученых или еще кого.

— Отстань! Кто подвернется, того и берут, — Степан перекатился на другой бок.

— Я вот чего думаю. Вот прилетят они, возьмут меня. Как представителя. Вот прилетим мы на Марс, и спросят они, трехглазые-то: расскажи нам, мол, Борька, про свою Землю. А чо мне им сказать? Чего я им могу рассказать — как сети ставить? Как от колчаков в затонах прятаться? Чо я знаю-то! Я ж не видел ничего. Я моря не видел… А, Степан? Ты спишь, чо ли? — Он наклонился над сладко сопящим Степаном, опять сел и тоскливо задрал голову к звездам…

Борька разобрал утренний улов, отобрал покрупнее и развесил сушиться на бечевке между палатками. Бечевку они с ребятами натянули неделю назад, теперь она основательно провисла под тяжестью метровых щук и здоровенных, как лапти, чебаков. Мелочь — для жарехи — он сдал девчонкам.

— Слышь, Лен… — Борька помялся. — Я это, уехать мне надо.

— Совсем?

— На день только. Отпроситься мне надо.

— Найди командира, какие проблемы?

— Строгий он. Скажет — не положено.

— Ну, пойдем вместе, — усмехнулась Алена.

Они вышли на просеку, и Алена помахала командиру.

— Ему уезжать надо, а он спросить боится. Запугал ты всех…

— Неделю не проработал — уже дезертируешь? — строго взглянул на Борьку командир.

— Мне на день только. У матери это, день рождения.

— Тогда и вопросов нет. Поезжай, конечно.

— Я рыбы-то наловил, — оживился Борька. — Они сготовят, я ж показывал. А я к завтрему обернусь.

— Перекур! — Командир поднял скрещенные руки над головой. — Кому что в городе надо?

— Кому гостинцев? — закричал Борька. — Купец на ярмарку собрался!

— В штаб зайди — нет ли писем.

— Сигарет! Сигарет купи!

— Яблок килограмм. Во сне уже вижу.

— Ладно, ладно, запомнил, ага, — Борька рассовывал деньги по карманам.

— И от комаров чего-нибудь, — жалобно сказал Сан Саныч.

— От комаров в гробу хорошо, — посоветовал Борька.

Он прибрался в лодке, перелил в бачок оставшийся бензин и вернулся к Алене.

Алена, закинув полог, подметала в палатке. Брезент просвечивал на солнце, в палатке была зеленоватая мгла, как в омуте.

— Лен, а духи какие надо дарить?

— Смотря для какого случая. — Она выпрямилась в зеленой глубине. — Легкие или вечерние.

— Не, мне рублей за десять. И чтоб побольше.

— Я не знаю, какой у вас здесь выбор. «Джи-джи», «Фея ночи». Мне больше «Флер де флер» нравятся. Вот, понюхай, — она отвела волосы. — Иди сюда…

Борька осторожно подошел, увидел перед самыми глазами ее маленькое, крепкое ушко с камушком в нежной, пушистой мочке. Зажмурился, потянул носом…

Алена обернула к нему зеленое русалочье лицо и тихо, непонятно засмеялась, глядя на ошалевшего, глупо улыбающегося Борьку.

— Нравится?

— Ага… — Борька вдруг смутился до слез, стоял, не зная куда девать руки. — Отец каждый год, где б ни был — хоть в Мансийске, хоть в Вартовске — приходил, духи дарил французские и розы с рынка. Хоть на час приходил — и обратно. Даже когда Феликс появился… Я французские-то не вытяну, дорого…

— А что, у вас тут французские духи есть?

— Да вон в Банном, в сельмаге — залейся. Кому они нужны, за полста рублей… Я розы ей подарю и духи какие-нибудь. Как ты думашь, поймет она?

— Поймет, Борька. Конечно, поймет, — серьезно ответила Алена.

Борька правил вниз по Тромъегану, подставив лицо холодному ветру. Время от времени он вспоминал крошечное Аленино ушко, и тогда будто горячая волна накрывала с головой, рот сам собой разъезжался в дурацкой счастливой улыбке, и Борька воровато оглядывался по сторонам — не видит ли кто.