Абориген

— Найди такого дурака, — Борька шикарно бросил деньги на прилавок.

Девчонка, видно, до этого самого мгновения не верила, что Борька покупает духи всерьез.

— Ты бы лучше ботинки новые купил, — тихо сказала она. — Опять в классе смеяться будут.

— Кто? Кто смеется? — вскинулся Борька.

— А ты думашь, не видит никто, как ты их пластырем клеишь и чернилами красишь…

— Ну и смейтесь! Смейтесь, обхохочитесь все, хоть надорвитесь! Плевал я на вас на всех, поняла! — и Борька выбежал, хлопнув дверью.

На той же улице, что и в прошлый раз, Борька встретил белобрысую «капитаншу». Белобрысая в берете и черной форменке шла к реке, наверное, спешила на тренировку. Она перебежала на другую сторону улицы и, поотстав, прячась за спинами прохожих, двинулась следом за ним.

Борька сквозь землю готов был провалиться, до того непривычно и неуютно ощущал себя вот таким, торжественным: с чисто вымытой у Юры физиономией, аккуратно зачесанной, влажной еще шевелюрой и с букетом в руке.

Перед дверью он остановился, придерживая пачку писем, вытащил из кармана духи. Из квартиры слышались звуки застолья. Борька еще раз провел пятерней по вихрам и вошел. Тут же вернулся, позвонил и встал в дверях.

— А это кто опаздывает? — весело пропела мать, выглядывая из комнаты. В открытую дверь на полную мощность выплеснулся гомон, звон вилок, музыка, голос Феликса:

— Кто это? Штрафную ему!

Мать торопливо захлопнула за собой дверь, улыбка сошла с лица.

— Чего тебе? — злым шепотом спросила она. — Чего приперся-то? Неделю нет, а когда не надо — вот он, явился!

— Это… с днем рождения тебя, мам, — Борька неуклюже как деревянный шагнул к ней и протянул подарки.

Мать схватила не глядя — и будто на стену налетела, замерла. Медленно подняла глаза на Борьку. У нее вдруг крупно задергались, запрыгали губы.

— Это… это тебе, мам… — дрогнувшим голосом пояснил Борька.

Мать все так же молча, не отрываясь, смотрела на него. Борьке показалось, что вот сейчас она заплачет и… Из комнаты высунулся Феликс, увидел Борьку, понимающе протянул: «А-а…» — и исчез.

Мать вздрогнула, быстро спрятала цветы и духи в подзеркальник.

— Иди скорей!.. Да сапоги сыми, не топчи! — Она, подталкивая в спину, провела Борьку на кухню.

— Кто пришел-то, хозяйка? Именинница!

— Сейчас, сейчас! Кушайте! — пропела мать в сторону комнаты. Выгребла на тарелку из кастрюли остатки салата, воткнула ложку. Огляделась в кухне. — Что еще осталось-то?

— Мам… — тихо позвал Борька.

— Курица вот.

— Мам… Посиди со мной, — попросил Борька.

— Ну что? Что ты от меня хочешь?.. — мать села рядом. — Ну ведь хорошо живем. Нормально живем. Если б не твоя лодка… Ты вспомни, как мы с отцом жили. Ты про меня подумай! Ведь я одичала с вами! Волком завыла! Вы на реке — я одна. Я всю жизнь одна была. Я тоже человек. Я хочу жить как все живут. Я устала быть одна. Я не хочу смотреть в голые стены… А теперь все хорошо… Семья… Дом… Ну отдай ты ему лодку, христа ради! Будем все вместе. Нормально жить будем, как все…

— Хозяйка!

— Иду!.. — крикнула мать. — Ешь пока. Потом приду — чаю попьем, — она ушла в комнату и плотно притворила дверь.

— А почему у нас тарелки пустые? — донесся ее голос. — Холодец вот…

Борька сидел в полутемной кухне — свет пробивался только сквозь матовую дверь комнаты. Положил в рот ложку салата, стал жевать. По щекам поползли крупные слезы. И чем громче и веселее звучали голоса в комнате, тем ниже наклонялся над столом Борька и все никак не мог прожевать, давился слезами и салатом.

В комнате с новой силой грянула музыка — видно, приступили к танцам, послышался громкий смех матери, и Борька рванулся в коридор, всхлипывая, затыкая рот кулаком, натянул бродни и побежал вниз по лестнице.

Из-за угла дома наперерез ему вышли двое «капитанов». Борька вслепую наткнулся на них, поднял голову.

— Какая встреча! — сказал флагман. — Чего невеселый? Не узнаешь старых друзей?

За плечами у них радостно улыбалась белобрысая.

Борька оглянулся — сзади стояли еще двое.

— Ну, поговорим, наконец, пират? — ласково спросил флагман.

Он толкнул Борьку в грудь, сзади поставили подножку. Белобрысая, раскрасневшаяся, с азартно блестящими глазами, прыгала вокруг, тоже лезла в драку — дотянуться, ударить…

Борька Ввалился в рубку растрепанный, грязный. В углу рта у него запеклась кровь, под глазом набухал громадный синяк. Юра замер над верстаком, со стамеской в руке, протяжно свистнул:

— Кто это тебя?

— Мотор где? — Борька бестолково тыкался во все углы. — Утоплю, гадов!

— Стой! Сядь, — Юра силком усадил его на рундук. — Поймали все-таки?

— Всех утоплю как щенков! Четверо на одного, гады! — цедил Борька, не разжимая разбитого рта, мотал головой, лихорадочно блестел глазами. — Мотор мой где? Ключ дай!

Юра намочил полотенце, протянул Борьке.

— Вытри физию. Остынь. Не дам я тебе ключ.

Борька, прижав полотенце к лицу, застонал — не столько от боли, сколько от бессильной злобы.

— Вот чаю сейчас поставим. — Юра включил плитку.

— Все одно — утоплю! — глухо сказал Борька сквозь полотенце.