Аборигены галактики

– О Ботто забудь. Значит, Октавиан, говоришь. Но какие-нибудь детали поездки в Крым ты помнишь? Что-нибудь странное? Или кого-нибудь?

Клавдий помедлил, честно стараясь выловить из памяти хоть что-то. Но память не желала подчиняться. Каждая ячейка ее словно была разрезана надвое, отчего информация превращалась в бесполезный хлам.

– Глиф сбили индейцы? – наконец спросил он.

– Откуда ты знаешь? – Глава Кей-Кей резко подался вперед, эмпатический стул не успел изменить форму и обиженно пискнул.

– Я видел двоих, вышли из ТЛПэшки перед санаторием… Потом пропали куда-то.

Лорд вздохнул. Кивнул.

– Да. В датчике гравитационного горизонта глифа застрял наконечник медеанской стрелы. Я едва голову не сломал, пытаясь понять, как он туда попал. Пока не выяснил, что ты распорядился демонтировать защитный кожух. Зачем ты это сделал, можешь объяснить?

– Не я. Кто-то вызвал субэл-механика от моего имени, пока я был в санатории, якобы для планового техобслуживания. После я проверил машину, она была исправна. Потому я решил, что разберусь с вызовом позже.

– «Разберусь позже»… – передразнил подчиненного Лордкипанидзе. – Да, глиф был исправен. Только консоль с датчиком горизонта торчала, словно мишень. Разумеется, человек бы в нее не попал. Но медеанцы – другое дело.

Он помолчал, обдумывая что-то. Спросил:

– Медсестру по имени Алла ты, случайно, не встречал там? Молодая, черноволосая, загорелая, спортивного телосложения?

– Не помню, – честно признался Клавдий, удивившись, куда клонит шеф.

– И ты не знал, что сиделкой Ставриди была медеанка?

Вот теперь все стало на свои места. Антаресец напрягся.

– Бабушку Ставриди убили медеанцы? И профессора Балашова? Кто еще? Учитель…

– Силантьев? Он-то сюда каким боком?

«Он мог знать о дневнике!» – едва не выпалил Клавдий. И прикусил язык, пораженный столь странным аргументом.

– Ладно, отдыхай, восстанавливай силы. – Глава Кей-Кей поднялся из кресла. – И старайся вспомнить все подробности поездки в Крым.

«Почему ты не рассказал о дневнике?» – укоризненно спросил Октавиан, едва за Лордом закрылась дверь палаты.

«Какое это имеет значение? Просто заметки престарелой женщины, интересные только ей самой да любителям мемуаров».

«Это важно! Ты сам предложил не везти дневник с собой. Если бы ты погиб, дневник переслали бы шефу. Но ты жив, потому должен распорядиться им сам».

«И что там, в этом дневнике? Почему ты не хочешь сказать прямо? Окт? Окт, ты где?!»

Темнота, отныне и навеки поселившаяся в его сознании, молчала.

* * *

На следующий день Клавдию разрешили вставать с постели. Он вполне справлялся со всем, с чем надлежало справляться разумному существу: самостоятельно дышал, самостоятельно ел и самостоятельно справлял естественные надобности. Ах да, разумному существу надлежит еще самостоятельно думать! В этом Клавдий уверен не был.

Получив относительную свободу передвижения, он первым делом направился в ванную комнату, к зеркалу. И долго стоял перед ним, рассматривая Октавиана. Веки тяжело опущены, не шевельнутся, лицо бледное, застывшее. Чтобы голова не болталась со стороны в сторону, шею жестко зафиксировали белым глянцевым лубком. И от этого казалось, что на плечах покоится голова гипсовой статуи.

Клавдий поднял руку, нерешительно коснулся пальцами щеки брата. «Окт? Ты меня слышишь, Окт? Где ты?» Плоть под пальцами была чужой, неживой, он не чувствовал прикосновений.

Внезапно незнакомое ощущение обрушилось на антаресца, окатило ознобом, заставило задрожать колени. Одиночество! Он, последний си-гуманоид Галактики, никогда прежде не знал одиночества, не понимал до конца, что его земные друзья называли этим словом. Теперь понял. Одиночество ударило по нему стократной, тысячекратной силой! Так, что пелена легла на глаза, ноги сделались ватными, слабыми, а ванная комната будто бы начала сжиматься. Клавдий попытался удержаться, ухватиться за что-нибудь. Не смог, упал на колени, обрушив по пути туалетный шкапчик. Содержимое ящичков, как и сами ящички, с грохотом посыпались на керамопластиковые плитки пола, на голову и плечи. Пространства было все меньше и меньше, потолок превратился в гигантский пресс, готовый расплющить си-гуманоида – бывшего си-гуманоида! – в лепешку. Не в силах подняться, Клавдий на четвереньках выбрался в палату, оттуда – в коридор, завопил на всю клинику:

– Окт, Окт, помоги! Не бросай меня, Окт!

Таким, орущим, плачущим, пытающимся на четвереньках удрать из больничного корпуса, его и увидели главврач Джакович, медсестры. Лишь ударная доза успокоительного оборвала кошмар яви, одарив Клавдия спасительным сном.

Это был по-настоящему хороший сон. Потому что во сне они снова были вдвоем – Октавиан и Клавдий. Вернее, он был одно целое – Октавиан-Клавдий… Но даже самый прекрасный сон рано или поздно заканчивается.

Когда Клавдий открыл глаза, на стуле рядом с кушеткой вновь сидел посетитель. На этот раз ригелианин Са-ах.

– Доброе утро, брат! – твердая, словно камень, кисть ригелианина коснулась белесого лба.